Спиридон Кисляков - Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника

Молодой арестант:

– Правда победит неправду. Ничего, будем терпеть до поры до времени.

Еврей:

– Такое собрание для нас – праздник!

Молодой арестант:

– Скажите нам: вы нас еще посетите?

– Да.

– Это хорошо, – отозвались несколько арестантов.

Арестант-старец:

– У нас очень много есть вопросов для вас, но за вами уже идет надзиратель. О, как жаль…

– Друзья мои, убеждения убеждениями, а вы для меня как братья дороги. Буду часто появляться среди вас.

Арестанты поблагодарили меня, и я вышел от них и с надзирателем направился на квартиру начальника, где уже стоял обед. За обедом начальник говорил мне о том, чтобы я без местной администрации не ходил к арестантам, дабы этим я не навлек на себя подозрение со стороны прокуратуры. Я понял его мысль и сказал ему на это, что арестанты очень сдержанны и деликатны.

Через часа два после обеда арестанты собрались в церковь, где я произнес для них еще одну проповедь. Вот она в кратком виде, как и все остальные:

«Я есть воскресение и жизнь» (Ин. 11:25).

– Милые и дорогие моему сердцу узники! Сегодня утром я произнес здесь пред вами слово о необходимости искания прежде всего Царства Божия, а в остальном Сам Бог позаботится о нас (см.: Мф. 6:33). Теперь позвольте мне во имя чистой правды произнести здесь речь о том, что сущая наша жизнь, как жизнь, – только Христос и во Христе. Без Христа нет жизни. Без Христа все то, что мы называем жизнью, на самом деле, есть что-то: и жизнь, и не жизнь, бытие и небытие, реальность и нереальность. Рассмотрим все это подробно и объективно. Мы сказали, что без Христа нет жизни – и это неопровержимый факт. Для точного вскрытия этого факта мы на время вообразим себе, что Христа не было и нет. И вот теперь без Христа взглянем на жизнь и на все ее ценности. Здесь вся наша жизнь представляется нам на первых порах сплошным ужасом, царством страшной смерти. Мы чувствуем в себе непреодолимую жажду быть и жить, не теряя в себе, конечно, личного самосознания, как своего личного «я». С этим вместе мы также и чувствуем в себе и вне себя какой-то роковой, неудержимый поток безвозвратного в нас изменения всех наших чувств, всех наших стремлений, мыслей, слов и даже дел. Наконец мы сознаем, что мы смертны, что рано или поздно нас не будет, мы исчезнем и исчезнем безвозвратно, навсегда.

Если это так, если действительно жизнь человеческая не имеет в себе никакой цели, никакого смысла и т. д., то я дерзаю обратиться сейчас только к вам и спросить вас: во имя чего вы так много перенесли и доселе переносите множество всякого рода лишений, страданий и даже мученическую смерть? Во имя нового строя общественной жизни? Но разве этот новый государственный строй внесет в вашу жизнь цель и смысл вашего бытия на земле? Разве он спасет вас от всеразрушающей руки неизбежной смерти? Нет, мои друзья, не обольщайтесь и не обманывайтесь ни силою человеческого творческого ума, ни свободою человеческой воли, ни другим чем-либо, ибо не наше произведение – космическая действительность, а наоборот – мы ее жалкие и ничтожные обыватели; не она в наших руках находится в качестве глины, а она нас лепит, точно скудельный сосуд, выполняя в этом единую волю Творца-Бога. Так что безумно думать, что человек может изменить по-своему бытие мира. Итак, какое жалкое существо – человек, – и сколь жалка его жизнь без Христа! Он появился в мире и не знает, зачем он появился; он умирает, не зная, зачем умирает, и не знает, зачем он в мире живет. Все вокруг него темно, мрачно и неведомо ему. Выхода ему из этого заколдованного круга нет никакого. Полное беспросветное отчаяние! Жизнь и смерть, бытие и небытие слились для него в какой-то чудовищный самораздирающийся и самопожирающий хаос, которому нет ни имени, ни названия. Вот лицевая сторона жизни без Христа. – Не то жизнь со Христом. Жизнь со Христом вся осмысленна и целесообразна. Под Его светлыми лучами она совершенно из хаоса освобождается и не только освобождается, но и становится одним биологическим, гармоническим целым с волей Божьей. При наличии Христа она имеет в себе высший смысл. Ее цель и смысл – не только все человечество, но и всю тварь через смерть и воскресение Христа привести в вечную, бессмертную, Триипостасную, Божескую жизнь. При наличии Христа сама естественная жизнь и, как это ни странно, она в качестве орудия жалости и любви Христовых к вам, мои узники, доселе стремится стать к вам так близко, нежно, но ощутительно воздействовать на вашу совесть, оживляя в вас нравственный ваш долг перед Богом и перед ближним вашим; она во весь рост поднимает в вас упавшую религиозность. Она временами зажигает сердца ваши огнем жгучей тоски о Христе, она самыми яркими красками рисует вам ваши добрые и злые дела. Она часто подносит к вашим устам плоды добра и зла, выросшие на вашей личной воле, чтобы, вкушая их, вы осознали, что для вас полезно и что вредно, что спасительно, что пагубно.

Возлюбленные мои! Сколько вы пережили страданий, лишений, оскорблений, изгнания, сколько вы пролили слез, перенесли всякого рода стеснений, мучительных тоскливых ночей ради сей призрачной, кратковременной жизни, ничего этим ни себе, ни другим не сделавши хорошего и никому не давши никакого облегчения. О, что было бы с вами, если бы вы из всего этого пережитого и доселе переживаемого хоть бы десятую часть отдали Христу. О, тогда бы все ваше существо соткано было из одной чистой божественной радости! Тогда вы кроме блаженства ничего другого не ощущали бы в себе, тогда вы были бы сынами света, чадами Божьими, друзьями Господа, гражданами вечной жизни, наследниками бессмертия Христова. Тогда скорбь ваша превратилась бы в радость, и печаль ваша была бы вечным веселием!

(Голоса):

– Этого, только этого мы хотим!

– Это вы правду говорите? – спросил я.

– Да, сущую истину говорим вам, – ответили со слезами арестанты.

Я на половине прервал проповедь и сам с ними заплакал, так мне было их жаль.

Наступил вечер. Начальник тюрьмы за чаем жаловался мне, что его тюрьма содержит одних дармоедов, что политические арестанты свободны от всякого труда, что такой режим для них вреден, а для государства преступен. Я все время слушал его и ничего на это не отвечал. Настал ужин. Начальник спросил меня, хорошо ли я знаю губернатора Моцеевского. Я ответил, что я его очень мало знаю. От губернатора он перенесся на политические партии, спросив меня, знаю ли я их. Я сказал, что никаких партий я не знаю.

– Знаете, молодой человек, – начал говорить он мне, – вы будьте от них подальше, чего доброго они могут вас склонить на свою сторону – этот элемент очень опасный.

– Господин начальник, я ценю не идеи, а личность человеческую, – сказал я.