Александр Ельчанинов - Записи

Обстоятельства разлучили нас надолго, и наша новая встреча произошла уже в беженстве, в Ницце, где он разделял общую скорбную долю эмигрантского существования. При этой встрече для меня стало ясно, что он решительно перерос уже рамки светской педагогики, которая ограничивается наружными покровами души, не входя в самое сердце. Пришло время осуществить педагогический дар во всей его полноте – в пастырстве. «К почести высшего звания» – к предстоянию перед алтарем Господним, влекла его одинаково как его личная религиозная потребность, так и эта педагогическая стихия. И желанное совершилось, – с 1926 года о. Александр – священник, занимающий скромное место при соборе Ниццы. Со всей открытостью своей чистой и верующей души внушал он небесные радости предстояния перед престолом Агнца и с христианским смирением и мудростью этого смирения принимал терния, которые неизбежно встречаются на пути этого служения, как и внешние трудности жизни, его не щадившие. Он отдался работе приходского священника, но мог ли он при этом забыть свою первую любовь – воспитание детства и юношества, конечно, уже на церковных началах? И нельзя было не поражаться и не радоваться, видя, с какой преданностью относились к нему его молодые друзья. То была какая-то простая и крепкая настоящая дружба. В этом совершалась та молчаливая и незримая пастырская работа над человеческими сердцами тех, кто с такой любящей скорбью отпускали его из Ниццы и теперь так глубоко и искренно его оплакивают. В это время в собственной духовной жизни почившего стали преобладать настроения аскетические. Он посвящал преимущественное внимание святоотеческой письменности.

Много даров у Бога, и Бог ведает пути Свои. Но человеческий глаз в редеющих рядах старого культурного поколения, а в особенности в пастырстве, еще не видит новых заместителей опустевших мест, и по-человечески становится тоскливо и жутко. Однако не место этим чувствам там, где совершается воля Божия. Сеется семя в смерти, восстает в славе, и славим и благодарим Господа о всем!

Кланяясь отшедшему в вечность и творя ему вечную память, да будет мне дано соединить ее с памятью о всей той отшедшей эпохе, как и о тех друзьях, с которыми Провидение соединяло почившего и нас всех в этой жизни, и прежде всего тех школьных его друзей, из которых «иных уже нет, а те далече», с памятью о великой русской религиозной культуре.

«Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24). Слава и вечная память всем отшедшим и ныне почившему брату нашему!

До священства – как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня – возможность говорить полным голосом.

Нет другого утешения в страданиях, как рассматривать их на фоне «того мира»; это и по существу единственная точка зрения верная. Если есть только этот мир, то все в нем – сплошь бессмыслица: разлука, болезни, страдания невинных, смерть. Все это осмысливается в свете океана жизни невидимой, омывающей маленький островок нашей земной жизни. Кто не испытал духновений «оттуда» в снах, в молитве! Когда человек находит в себе силы согласиться на испытание, посылаемое Богом, он делает этим огромный шаг вперед в своей духовной жизни.

Философствовать не есть богословствовать. «Если ты истинно молишься – ты богослов» (св. Нил. Синайский). Необходимо внутреннее совершенство, чтобы понять совершенное.

Что такое постоянное чувство неудовлетворенности, беспокойства, – обычное наше чувство, – как не заглушенный голос совести, говорящий в нас, помимо нашего сознаний, и часто, помимо нашей воли, о неправде нашей жизни? И пока мы живем наперекор данному нам светлому закону, этот голос не умолкнет, т. к. это голос Самого Бога в нашей душе. Обратное же, то редкое чувство полной удовлетворенности, полноты и радости, – есть радость соединения божественного начала нашей души с общей гармонией и божественной сущностью мира.

Почему всякое «наслаждение», «сладость» – грех? Потому что момент наслаждения есть момент усиления личного самочувствия, и чем острее наслаждение, тем глубже мой разрыв со всеобщей гармонией. От наслаждения – к самолюбию, от самолюбия – к разложению гармонии, от разложения – к смерти.

«Опасно плавать, будучи одетым, опасно и обуреваемому страстями исследовать тайны Божества» («Лествица»), – но из этого не следует, что не надо вообще богословствовать (как многие думают), а следует то, что надо избавляться от рабства страстей, и тогда нам могут быть приоткрыты «тайны Божества».

Все размышляю о тексте: «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое»… Признаю, что мы Христовы – наши страдания; и чем больше мы страдаем, тем больше, значит, мы «не от мира». Почему все святые, вслед за Христом, так страдали? Соприкосновение с миром и погружение в него дает боль последователям Христа, а безболезненными себя чувствуют только дети мира сего. Это – вроде безошибочной химической реакции.

Как бы ни был человек праведен и чист, а есть в нем стихия греха, которая не может войти в Царство Небесное, которая должна сгореть; и вот грехи наши горят и сгорают нашими страданиями.

Что умножает в нас духовную силу? – преодоленное искушение.

Присутствие в нас, существах конечных, бесконечного – любви, ведет к желанию смерти, как входу в бесконечность.

Бог не оставляет нас и в нашей темной жизни, – в нашей молитве, в таинствах, в нашей любви к Богу. Любовь к Богу есть доказательство Его общения с нами.

Жизнь – драгоценный и единственный дар, а мы бессмысленно и бесконечно тратим ее, забывая о ее кратковременности.

Мы или с тоской смотрим в прошлое, или ждем будущего, когда будто бы должна начаться настоящая жизнь. Настоящая же, т. е. то, что и есть наша жизнь, уходит в этих бесплодных сожалениях и мечтах.

Мнение о нас других людей – вот то зеркало, перед которым позируют почти все без исключения. Человек делает себя таким, каким хочет, чтобы его видели. Настоящий же, как он есть на самом деле, неизвестен никому, включая часто и его самого, а живет и действует некая выдуманная и приукрашенная фигура. Это стремление к обману так велико, что человек в жертву ему приносит, искажая свою природу, даже самого себя – единственное и неповторимое, чем является каждая человеческая личность.

Зато как пленяет всякий раз встреча с человеком, свободным от этой язвы, и как мы любим в детях, не вошедших еще в полосу сознательности, их полную простоту и непосредственность. Но возможна и сознательная борьба, приход к простоте от этой усложненности. Во всяком случае, осознать в себе присутствие этого зла – половина дела.