Лео Певзнер - Там, где мы есть. Записки вечного еврея

Живя в России веками вместе, многие народы так ассимилировались, что теперь трудно найти человека, кто был бы на сто процентов русским в этническом плане даже во втором-третьем поколении. Поэтому, говоря о русском характере, я, конечно, имею в виду, прежде всего, культурный аспект. Семьдесят лет советского правления выровняли разные народы до «новой исторической общности», которую в мире называют просто: русские.

Родившись и прожив всю или большую часть жизни в России, русские евреи в значительной мере русские по культуре; но другая часть их менталитета не принадлежит этому народу, поскольку они рождены и воспитаны в еврейских семьях – не в религиозных или традиционных, а типичных семьях советского среднего класса, еврейской интеллигенции.

Важно иметь в виду, что до Октябрьской революции 1917 года в России существовали классы людей, которые по своему образу жизни, роду занятий и культурному уровню сильно различались, я имею в виду дворянство и простонародье. Дворянство как высший класс имело свои представления о чести и репутации, которые были мало присущи простому народу. Такое мироустройство кардинально изменилось после 1917 года. Более чем двадцатилетнее преследование и истребление «социально чуждых элементов» – бывших дворян и собственников, а также годы красного террора начисто смели с российской почвы дворянство с их культурой и манерами поведения. Сотни тысяч из них эмигрировали. В результате российский народ стал другим, пролетарским, который со временем стал народом советским. Постепенно, к позднесоветскому периоду (1960–1980 годы) сформировались две неравные части этого народа: «синие воротнички», или простой народ (большинство) и «белые воротнички» – интеллигенция (меньшинство). Разница между этими двумя группами была настолько заметна, что мы имели как бы две цивилизации в одной стране. Мои характеристики сфокусированы на простом народе, поскольку он составляет большинство русского народа.

Вы не задумывались: почему, когда говорят о русском национальном характере, то в отличие от других национальностей, как правило, употребляют сочетание русский человек, а не просто русский? Аналогичные словосочетания: английский человек, японский человек, сомалийский человек звучали бы довольно нелепо. Возможно, это не только потому, что слово русский звучит скорее как прилагательное, но и потому, что слово «человек» добавляет какую-то дополнительную краску в характер этого народа. И такой краской можно писать только характер народа огромной страны.

Русский человек легковерен и недоверчив одновременно. В пост-советский период начала девяностых, когда «делать» деньги стало второй религией, умный мошенник Мавроди организовал финансовую пирамиду, известную на Западе под названием Понзи (по имени первого мошенника, обманувшего простодушных сограждан). «Инвестмент банк» Мавроди ограбил десятки тысяч людей, отдавших ему свои деньги в расчете на быструю сверхприбыль. Народное доверие мошеннику было до того безграничным, что даже после закрытия этого «банка» и пропажи денег те же ограбленные им люди голосовали за него на выборах в депутаты парламента! Он заседал в нем до самого ареста. А люди все несли и несли свои жалкие обреченные деньги, несмотря на перманентный кризис, когда не то, что большой возврат денег был невозможен, но и вообще никакой. Если бы эти люди смогли подумать и посомневаться: а возможно ли в стране с развалившейся промышленностью получить быструю сверхприбыль без обмана граждан? – наверное, несчастных было бы меньше. Аналогичная пирамида была создана Берни Мэдоффом в Нью-Йорке. Разница между русской и американской пирамидами лишь в том, что вкладчики верили Мэдоффу только до того, как разразился финансовый кризис 2008 года. Когда же они поняли, что денег обратно не получить, Мэдофф был разоблачен, и о вкладах в его компанию больше не могло быть и речи. Русские же вкладчики были готовы исступленно нести и нести новые деньги, несмотря на разоблачение Мавроди. Легковерие есть и в политическом аспекте: пропаганда с экранов телевизоров легко внедряется в сознание простых людей, и власти используют эту доверчивость в своих целях.

Недоверие – отнюдь не противоположная черта доверчивости, а ее обратная сторона, и оба эти качества вполне уживаются в одном человеке. Человек не склонен доверять слову, если слышит его не из телевизора или не прочтет в газете. Недоверие и страх причинения вреда существуют на подсознательном уровне. Русский человек не так открыт, как, например, американец; он не будет говорить открыто с кем-то, если этот кто-то не его знакомый. Типичная зарисовка из жизни двух разных обществ: несколько групп людей находятся в одной кабине большого лифта – американцы внутри одной из групп будут разговаривать естественно, не понижая голоса; русские не будут говорить вовсе или будут разговаривать так тихо, чтобы люди другой группы их не слышали. Существовавший веками страх непонятного и незнакомого вызывает и различный подход в отношениях с окружающими людьми: впервые встреченный индивидуум не рассматривается как хороший человек до тех пор, пока он не доказал, что хороший – это типично русский подход, настороженный и закрытый.

Русский человек щедр. Однажды я вел машину по ужасной грязи в отдаленном сельском районе, был дождь, дорогу так размыло, что моя машина забуксовала. Я понял, что без помощи не обойдусь. На мое счастье я услышал тарахтение трактора на близлежащем поле, подошел и уговорил тракториста вытащить мою машину. Он быстро и ловко подцепил ее и вытащил. Я был так благодарен, что протянул трактористу две бутылки водки, которые случайно оказались у меня в машине. Тракторист вернул одну бутылку мне, сказав, что он не может оставить человека без последней бутылки!

Хорошо известно, что русский характер терпим к трудностям и препятствиям и, как показал опыт столетий, к преследованиям со стороны авторитарного режима, и предпочитает его либеральной власти. Авторитарные правители – русские цари, Сталин, Путин, опирающиеся на своих опричников, любимы народом. Неограниченная власть над институтами – юстицией, парламентом, прессой, прикрытая фразеологией об интересах государства, а на самом деле ширма для абсолютизма – сделала их «крутыми», а значит – и популярными в народе лидерами. Другие лидеры, которые не использовали репрессивных мер для сохранения власти, были нелюбимы, а подчас и презираемы. Такой парадокс проливает некоторый свет на «русскую душу». Граница между народной любовью к правителю и страхом к нему почти невидима. Страх по отношению к верховному правителю и страдание во имя него были всегда необходимыми атрибутами сильной власти.