Михаил Полищук - Взывая из бездны. De profundis clamat

«…Моей семье жилось в Освенциме хорошо. Каждое желание, возникавшее у моей жены, у моих детей, исполнялось. Дети могли жить свободно и безмятежно… У жены был настоящий цветочный рай. Заключенные делали все, чтобы сделать приятное моей жене и детям, чтобы оказать им любезность… Вся семья отличалась любовью к сельскому хозяйству и особенно ко всяким животным. Каждое воскресенье я вместе с семьей объезжал поля, обходил стойла для животных, не исключая и псарни. Две наши лошади и жеребенок пользовались особой любовью. В саду у детей всегда водились какие-нибудь зверьки, которых им вечно приносили заключенные. То черепахи, то куницы, то кошки, то ящерицы – всегда в саду было что-нибудь новое, интересное. Летом дети плескались в бассейне в саду, или в речке Соле. Самой большой радостью для них было плескаться вместе со своим папочкой».

Атмосфера райских кущ – Садов Эдема, окружающая особняк Гесса, расположенного в царстве смерти, рождает у фрау Гесс трогательное пожелание.

«Здесь хочу жить и здесь мечтаю умереть» – делится она сокровенными мыслями со своим садовником – польским узником Станиславом Дубелем.

Поддержанию романтической ауры райского сада, окружавшей семейное гнездышко палача, помогают спецпоставщики бесплатных услуг и благ в дом коменданта, среди которых выделяется немец по фамилии Гренке.

Уголовный преступник, капо, отличавшийся особым зверством в обращении с подвластными жертвами, Гренке – не без поддержки коменданта лагеря – меняет статус узника на гражданского служащего. В должности менеджера подведомственной кожевенной фабрики, на которой трудятся около восьмисот тружеников-рабов, он обеспечивает производство продукции, удовлетворяющей повседневные бытовые и прочие нужды профессиональных убийц.

С его легкой воровской руки в дом коменданта, бескомпромиссного блюстителя орднунга-порядка, бесплатно поступают кожаные кресла, люстры, всевозможные кожаные папки, дамские сумочки, чемоданы, обувь, разные предметы из кожи и металла.

Важным источником пополнения семейного гардероба Гессов служат вещи, отправленных в газовку узников – жена Гесса не брезговала даже их бельем. Ее дети носили одежду убитых детей, играли в их игрушки. Квартиру герра коменданта украшали украденные дорогие ковры и различные вещи убиенных.

Неплохо в фазенде Гесса обстояло дело и с питанием. Отличаясь вовсе не характерным для немцев расточительством, семья Гесса часто устраивает обильные застолья.

«Перед каждым таким приемом, – вспоминает их личный садовник Дубель, – жена Гесса говорила мне, что ей будет нужно или приказывала поговорить об этом с узницей-кухаркой Софией. Ни денег, ни продовольственных карточек, необходимых для покупки продуктов, она не давала».

Через другого узника Станислав Дубель устанавливает контакт с заведующим продовольственным лагерным складом унтершарфюрером Шебаком, которому дает ему понять – за воровство в пользу начальника его ожидает повышение по службе. Унтершарфюрер не долго борется с искушением – на столе коменданта абсолютно бесплатно появляются всякие вкусности.

Впрочем, временами случается и такое…

«Какое-нибудь событие, которое приводило меня в смятение, не давало мне пойти домой, к своей семье. Тогда я садился на лошадь и на скаку избавлялся от жутких картин. Нередко я приходил ночью в конюшню и там, среди своих любимцев, находил успокоение» (Рудольф Гесс. Автобиографические записки).

Место ночных посещений герра коменданта – не только конюшня, где сей рыцарь смерти седлает коня лихого, на котором пытается избавиться «от жутких картин», но и нечто более соблазнительное…

В тюремной исповеди палача Гесса, где он отчитывается в мельчайших деталях о немыслимом, перед нами верный долгу службы и приказу солдат – человек, «который с самого детства привык слушать только приказы: сначала отца, потом боевых командиров, потом мастера на заводе, потом рейхсфюрера Гиммлера. Он как будто ни в чем не виноват – он всегда старается честно делать то, что ему поручено. Своя жизнь, чужие жизни при этом не имеют никакого значения. Приказы не обсуждаются. Все человеческое в нем заморожено задолго до Освенцима» (из предисловия к книге Робера Мерля «Смерть – мое ремесло»).

Приказы – приказами… Однако в какой-то момент в тебе что-то прорывается – ты сбрасываешь с себя мундир – воплощение верховного цензора, ставшего твоим суперэго, отделяющим дозволенное от недозволенного…

И ты во власти не знающего идеологических и прочих границ изначального животного побуждения, не подконтрольной даже фюреру таинственной силы. И ты уже не солдат рейха – воплощение непоколебимой стойкости нордического характера, не бесстрастный распорядитель жизни и смерти сотен тысяч узников – но всего лишь одержимое темным вожделением слабое существо.

Подобно вору в ночи, ты прокрадываешься к ней, к той, которая помещена за колючую проволоку как преступница рейха, к ней, которая, по слухам, была еврейкой, которую ты можешь безнаказанно раздавить как насекомое – к своей узнице в заветную камеру-одиночку номер 26.

Но об этой слабости, унижающей достоинство «рыцаря» ночи, принадлежащего к элите убийц, ты не смеешь признаться даже себе.

Ты готов на листках бумаги поведать миру даже самые омерзительные детали творимых тобой злодеяний, но не смеешь даже обронить намек на «преступную» связь.

Ты испытываешь панический страх от мысли прослыть (даже посмертно) нарушителем кодекса пресловутой чести бездушной машины – корпорации убийц, служению которой торжественно присягал: «Эсэсовец, твоя честь называется верность» (нем. – «SS-Mann, deine Ehre heißt Treue»). Любое отступление от девиза – позор, который можно смыть только собственной кровью:

«Если твой друг ведет себя недостойно, – убеждает подопечных головорезов Генрих Гиммлер, – ты должен сказать ему: "Уходи!". Ну а если он запятнал позором нашу форму, твой долг – дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел».

Никто из собратьев по цеху убийц оберштурмбанфюреру пистолета с одним патроном не вручил. Выстрел, с помощью которого нарушитель кодекса чести должен был добровольно расстаться с жизнью, не последовал.

Сведения о недозволенных страстях, не вписывающихся в кодекс мундира, мы черпаем из показаний потерпевшей – узницы подведомственного герр коменданту концлагеря Освенцим Элеоноры Ходис, которые зафиксированы в протоколах эсэсовского судьи д-ра Моргена (Nurnbg. Doc. №–2366) в процессе то ли судебного расследования, то ли дисциплинарной разборки, которой был подвергнут оберштурмбанфюрер по прибытию в Берлин, куда был отозван в ноябре 1943 года.