Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Теперь Ураландо охотно отвечает даже на вопросы, связанные с самой сокровенной тайной его истребителя.

«Что обозначала буква „зет“ в ваших формулах?

Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:

– Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.

– Это известно, – сухо ответил Груздев. – Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд – буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.

Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:

– Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.

Урландо наморщил лоб и встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:

– У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают…»

В 1945 году вышла новая научно-фантастическая повесть Сергея Беляева «Десятая планета». «Двадцатого октября 1956 года, – так она начиналась, – к вечеру погода окончательно испортилась. Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами…»

Двадцатого октября 1956 года…

Но я-то, школьник, читал эту книжку в… 1958 году!

Поэтому я ждал необыкновенного! Я ждал великих прозрений.

Да, изящная посылка. Обнаружена еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. При этом движется она с точно такой же скоростью, как Земля. Этакая планета-невидимка. Но «…звезды там были необычайно крупны, ярки и близки. Казалось, что, приподнявшись на цыпочки, можно схватить любую из этих лучистых игрушек. Академик (Солнцев, герой повести, – Г. П. ) с первого же взгляда узнал очертания знакомых созвездий. Но если еще полчаса назад, когда он выходил из директорского корпуса ГАИ, над ним стояли осенние созвездия, соответствовавшие примерно полуночи октября, то теперь наверху развертывалась другая картина. На синем небе величественно сияли апрельские весенние созвездия. «Так оно и должно быть… На это место орбиты через шесть месяцев примчится Земля, и тогда люди смогут любоваться этой же самой картиной…»

Попав на Десятую планету, академик Солнцев, как и полагалось советскому человеку, очень скоро «…почувствовал невыразимую тоску по далекой Третьей планете, по милой родной Земле. Он затосковал по прохладному осеннему вечеру, когда бредешь бездумно и счастливо по влажной тропинке мимо лесной опушки. Остро пахнет терпким перегноем и грибами, а впереди поля с потемневшими скирдами ржи. И хорошо делается на душе, когда увидишь, как в сумерках где-то затеплился далекий огонек. Вот со стороны потянуло жильем, смолистым дымком. Взглянешь вверх, а там над верхушками сосенок задорно вспыхивает и смеется первая звездочка…»

Но долго тосковать академику не пришлось. Он попал в кипящий котел непонятной ему жизни. Например, увидел «…ряд приземистых, низких, как бы вросших в почву строений. Окна в переплетах тяжелых решеток зияли, словно глаза мертвецов. У ближайшего строения стоял низколобый человекообразный маньяк. Он был тяжел и неподвижен, как изваяние. Он держал в поросших шерстью передних лапах странный длинный предмет с острием на конце. Казалось он не дышал. Но он поводил глазами, пустыми глазами одержимого. Он взглянул на академика прямо, в упор. Академику стало противно смотреть на маньяка. Он не ощущал теперь страха. Он вплотную подошел к изгороди и грудью оперся на выпуклости перекладины. Вероятно, это не понравилось человекообразному. Он поднял острие, и гулкие звуки гонга прозвучали в знойном воздухе… И тогда из зданий стали выходить люди. Да, это были люди, изможденные, страдающие. Женщины, старики, подростки… Все одетые в рубища, в грязные лохмотья. Некоторые несли на руках детей… Человекообразные взмахивали острыми палками и били их…»

К счастью, на Десятой планете (как и на Земле в долгой страшной войне) победили не низколобые. «На поросшие диким кустарником пространства, – увидел академик, – приходили люди. Они очищали пространства, и стройные здания начинали выситься здесь. Академик видел просторные залы, наполненные гудящими машинами. Около них трудились люди, сосредоточенные и серьезные. Они ковали металл. Бесконечные ряды готовых изделий тянулись всюду, куда бы ни взглянул академик. И тут же рядом, близко видел он человеческие лица – мужчин, женщин, стариков, подростков, суровые лица занятых своим делом людей. Он понял, что здесь люди куют оружие победы».

Ладно, все это хорошо, но я-то читал научно-фантастическую повесть Сергея Беляева в 1958 году – уже через два года после описанных в ней событий! До сих пор помню, как горячо меня обожгло: я в будущем ! Я уже два года как нахожусь в будущем ! Но где, пытался понять я, чудесные высотные здания? Где необыкновенная техника? Где люди с высокими чистыми стремлениями? Я жил в Сибири – на узловой, но вполне провинциальной железнодорожной станции. Неужели это и есть наше будущее, мучился я. Очереди за хлебом… Цветущий в частных огородах картофель… Лужи на неосвещенных улицах… Окончательно добило меня послесловие, в котором автор мне пояснил: «…никакой Десятой планеты нет. Путешествие академика Солнцева – лишь его астрономическая мечта. Эту мечту он переживает в состоянии кратковременного, так называемого неполного или частичного сна, каковым, согласно научным данным, и является именно сон со сновидениями». Дальше Беляев зачем-то добавлял: «Известно, что знаменитый французский баснописец Лафонтен написал интересную басню в состоянии одной из форм частичного сна».

В повести Сергея Беляева больше всего мне понравились стихи Болеслава Люченке).