Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Выдержав паузу, он сказал: «Это полный выпуск библиотечного техникума!»

И так мы до сих пор и сидим за эти столиком (на фотографии) – Боря Штерн, Нина Матвеевна, Игорь, я. А напротив – будущее.

Книгу «Как стать фантастом» Игорь закончил словами:

«Каждый из нас существует в единственном и постоянном возрасте. Одни остались на всю жизнь пятилетними, другие родились старичками. Меняется лишь оболочка.

Мне примерно лет тридцать шесть.

Утром я знаю о том, что встречусь с зеркалом, и лицо готовится к этой встрече. Получается вполне приличный пожилой джентльмен.

Но не дай бог случайно пройти мимо зеркала и увидеть в нем малознакомого толстого старика.

Проходит секунда неприятного узнавания.

Я не люблю эту морщинистую оболочку, в которую меня засунуло время.

Если этот мир придуман для меня и вне меня не существует, ибо, как мы убедились, слишком фантастичен, чтобы существовать, значит, я просто обязан досмотреть до конца представление, данное в мою честь».

В августе 2003 года мы напрасно ждали Игоря в Екатеринбурге – на очередное вручение «Аэлиты» он не приехал, попал в клинику.

Умер 5 сентября 2003 года в Москве.

Родился 30 июня 1935 года в городе Бердянске (ныне Украина).

В Сочи, куда переехала семья, в школе учился с будущим летчиком-космонавтом СССР, дважды Героем Советского Союза Виталием Севастьяновым.

В 1956 году окончил московский Инженерно-строительный институт.

«После учебы, – (цитирую письмо Сергея от 9 января 2007 года), – я как молодой специалист-геофизик был направлен „по распределению“ в Ташкентское геолого-разведочное управление. Оттуда меня командировали на базу одного из самых удаленных геофизических отрядов управления, расположенную где-то у чёрта на куличках в неведомом мне поселке с экзотическим названием Уч-Кулач. Конкретной информации о будущей работе я, к своему удивлению, не получил. Правда, на прощание мне с какой-то вымученной уклончивостью сообщили, что работать придется в довольно сложных условиях „в преддверии Кызылкума“ под патронажем некоей Берёзовской экспедиции, название которой упоминать всуе не надо. Сутки спустя я уже трясся в спецавтобусе по пыльной и ухабистой грунтовой дороге, теряясь в догадках, что именно могло заинтересовать загадочную организацию с белоствольным русским названием на запредельно-обширной территории этого пустынного, очень знойного глухонемого „преддверия“? С той поры миновало полвека, а мне все еще трудно смириться с мыслью, что если узбеки надумают обзавестись собственным ядерным оружием, в этом, несомненно, будет доля моей невольной вины. Но пока, слава Богу, там все в пределах строительства мирных АЭС. А полвека назад там ни аббревиатуры такой (АЭС), ни знаменитого ныне города с названием Навои просто не существовало.

Как видишь, в 1957 году я увлеченно занимался геофизическими исследованиями, напрямую связанными с нуждами «оборонки». Кроме того, бес меня попутал проявить интерес к журналистике. Хотелось испробовать силы в довольно специфическом ее разделе, который сегодня принято называть футурологией или прогностикой.

Первый очерк я посвятил вопросам освоения человечеством «противоземного» полушария Луны и двух либрационных точек в системе Земля – Луна. Уже тогда меня тревожило понимание того, что Земля, как первородина человечества, уже исчерпала свой природный антропогенный ресурс и теперь человечеству предстоит самому позаботиться о немедленном переходе от моноглобальной стадии собственного существования к полиглобальной – иначе ему не выжить. Меня всерьез удивляло то обстоятельство, что пророческие слова философа-космиста К. Э. Циолковского «Земля – колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели», похоже, никого по-настоящему не трогали. Некоторые люди знали о них, но не принимали в расчет как задачу сегодняшнего дня. В сознании этих людей (кстати, почти современников Циолковского!) космос, как и в пору средневековья, был наглухо отделен от человеческой повседневности неодолимой небесной твердью. Единственно доступным для меня, как мне тогда казалось, способом побудить этих закоснелых в «бытовухе» людей хотя бы мельком ознакомиться с нешуточной для их потомков проблемой было создание серии очерков «в тему». Идея «противоземного полушария» Луны мне лично виделась настолько актуальной, что я немедленно отправил свой очерк почтой из Уч-Кулача в ближайший районный город Париж – в редакцию газеты «Париж коммунаси» («Парижский коммунист»). Ни публикации, ни хотя бы официального ответа я не дождался. У моих коллег-геофизиков на сей счет появилась даже рабочая гипотеза: уж не отправила ли расторопная местная почта мой очерк прямёхонько в коммунистический орган печати столичного города Франции? Никто не знал, по какой причине пристало громкое название к малоизвестному даже в самом Узбекистане городку, – долгие годы это служило поводом для нескончаемых шуток. В конце концов, сопутствующие такому названию неудобства вынудили администрацию республики переименовать свой карликовый Париж в Фариш…

Полистав доступные мне подшивки газет, оценив их основную тематику, я сделал вывод: о своем первом очерке могу спокойно забыть, ибо он «сработан» на слишком большое опережение. На недопустимо большое. Я ввёл поправку и выбрал для второго очерка тему, более доступную для среднестатистического читателя. Знакомить такого читателя с идеей освоения Приземелья надо было ненавязчиво – с азбучных истин, так что второй мой очерк был посвящен уже витавшей в воздухе идее запуска искусственных спутников Земли на околоземные орбиты. Развивая идею, я деловито объяснил, зачем, собственно, такие запуски необходимы. Кульминацией очерка послужила твёрдая уверенность автора: первые запуски ИСЗ состоятся если не в этом (1957-м) году, то уж в следующем – обязательно. О реальных космоперспективах того времени я знал, пожалуй, даже чуть больше, чем самый осведомленный журналист, ибо часто встречался со своим школьным товарищем, однокашником Виталием Севастьяновым…

Очерк я оставил в редакции одной из ташкентских газет республиканского значения и с чувством исполненного журналистского долга уехал в отпуск к Черному морю – к родителям в Сочи. Конечно, хотелось встретиться с Севастьяновым (в Сочи мы обычно пересекались в сентябрьские дни), но наша встреча в том 1957 году не состоялась. Мать Виталия пожаловалась: сын недавно звонил из Москвы и сообщил, что его отпуск отложен на неопределенный срок. Я постарался, конечно, ее успокоить, хотя сам ощутил нешуточное волнение. Отмена отпуска у Севастьянова могла иметь двоякое толкование: либо – не дай бог! – случился какой-то «прокол» в работе ИСЗ-разработчиков, либо… «Великое Внеземелье! – подумалось мне. – Неужели наш мир уже на пороге Космической Эры?!»