Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Впрочем, критика фантастики тех лет опиралась в основном на простой тезис: если ты задумал такую книгу, то изволь знакомить читателей с конкретными успехами науки и техники. Понятно, делать это легче, проштудировав как можно внимательнее все технические и научные замечания, высказанные в трудах Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина.

А. Р. Палей вполне разделял эти взгляды.

В большом обозрении «Научно-фантастическая литература» («Литературная учеба», 1936) он старательно фиксировал каждую мелочь, каждый просчет рецензируемых им авторов. Вот Вениамин Каверин неверно описал действие бумеранга… Вот Алексей Толстой ошибся, утверждая, что Земля с Марса будет выглядеть как красная звезда… Вот он же пролетел, описав луч гиперболоида как белую раскаленную спицу, пронизывающую воздух, а ведь никак нельзя увидеть такой луч со стороны. «В противоположность произведениям этих авторов, – решительно отмечал А. Р. Палей, – роман инженера Н. Комарова (малозаметного автора, не оставившего никаких следов в фантастике, – Г.П. ), конечно, слаб в художественном отношении и социальные вопросы в нем освещены плохо, но зато хорошо поставлена проблема хладотехники».

В лучшем произведении А. Р. Палея (роман «Остров Таусена», 1948) советские специалисты – журналист Гущин и биолог Цветков на неизвестном островке в Белом море случайно натыкаются на тайную научную колонию. Это скрывающийся от фашистов, захвативших его страну, норвежский академик Таусен ведет тут глубокие изыскания в области эндокринологии. «Я всегда работал над опытными животными, как скульптор, – говорит он неожиданным гостям. – Моим материалом всегда были не глина и камень, а живое, чувствующее, подвижное тело…»

Аадемику Таусену удается создать более крупные формы (по весу и по объему) уже существующих животных. Правда, советский академик Рашков («…одетый по-домашнему, в пижаме, облегавшей его крупную фигуру и похожей цветом на его русые, с густой проседью волосы…») и в этом добивается не менее впечатляющих результатов, причем без всяких этих сложных операций, всего лишь облучая нужные железы пучком ультрафиолетовых лучей. «Большое дело сделали наши ученые со зверем! – радуется один из простых героев романа. – Кожа-то (тюлень по-поморски, – Г.П. ) величиной со слона! Ведь еще до войны сколько зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти вовсе выбили. А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет. Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверное, и того больше. Туша тюленя весит сколько? Ну, сто килограммов. А эти – тонн по девять! Одного такого убьешь – все равно, что сотню простых уложишь…»

Поскольку речь шла о генетике, науке в то время опальной, книгу А. Р. Палея завершала большая статья академика Б. М. Завадовского (скоро обвиненного в вейсманизме-морганизме). Читать статью даже интереснее, чем роман. «В 1935–1936 годах, – пишет академик, – в руководимой мною эндокринологической лаборатории всесоюзного института животноводства профессором В. Е. Робинсоном были проведены успешные опыты на поросятах. При удалении передней доли гипофиза у поросят удалось получить гипофизарных карликов, а при помощи ежедневных инъекций вытяжек из передней доли гипофиза быка были получены поросята-гиганты, превосходившие на 50 процентов по темпам роста и массивности тела контрольного брата». Правда, ученый указывал: «Пусть читатели не забывают, что все же утки и по сей день не линяют от щитовидной железы (как в романе, – Г. П. ), что гиганты-поросята еще не вышли из стен лаборатории, что современная наука еще не разрешила вопроса о создании таких новых пород сельскохозяйственных животных-гигантов, о которых мечтал еще Герберт Уэллс…»

«За антилысенковский роман „Остров Таусена“, – сообщал мне Абрам Рувимович в письме от 6 августа 1988 года, – меня лаяли во всех органах прессы, включая „Литературу в школе“ и „Естествознание в школе“. Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Лаврентий Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнили обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года… Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом – в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде… Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина, – Г.П. ), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году…»

В 1968 году появился роман «В простор планетный».

Сам Абрам Рувимович не считал эту книгу удачной, но И. А. Ефремов очень хвалил роман за «динамическую конструкцию», и за то, что «роман представляет собой научную фантастику в ее классическом, наиболее любимом мною виде утопии, пронизанной верой в светлое будущее человечества». В предисловии к роману Ефремов писал: «Множество научно-фантастических „предупреждений“, иногда не совсем верно называемых антиутопиями, появилось за последние двадцать лет в зарубежной литературе и оттуда повлияло и на советскую фантастику. Естественно, что люди, не подготовленные философски или мало образованные исторически, не владеющие диалектическим методом мышления, постоянно впадают в тупики, которыми так изобилует однолинейное формальное мышление. Однако литература страны, первой из всех идущей путями научного социализма, должна обладать более далеким видением будущего и верить в неизбежную преодолимость великих затруднений исторического развития. Поэтому мне думается, что типичными для советской научной фантастики будут произведения оптимистические, убеждающие в торжестве разума и гуманизма, верящие в естественность доброго в человеке».

Герои романа: «…бенгалец Шотиш Дотто, подтянутый, сухощавый. Рядом с Жаном (Тэном, – начальником экспедиции, – Г.П. ) Ванда Апресян, невысокая блондинка, с быстрыми, даже порывистыми движениями, стремительной речью и пришептывающим, но приятного, бархатистого тембра голосом. А там – самая крайняя – Герда Лагерлеф. Она вулканолог. Жан рад, что Герда здесь, ему было приятно, когда он узнал, что она летит с ним в одном корабле. Это невысокая полная девушка, со слегка переваливающейся походкой и немного запинающейся иногда речью (особенно когда волнуется), кажется ему ближе других спутников, может быть потому, что ему уже довелось на Земле работать и учиться у Мерсье вместе с ней. Ему кажется – она больше, чем кто другой, связывает его с родной планетой. Люди разных национальностей прибыли сюда (на Венеру, – Г.П. ), и будь это в двадцатом, скажем, веке, пожалуй, не обошлось бы без переводчиков. Но теперь, когда каждый владеет по меньшей мере четырьмя-пятью языками…»