Б. Сенников - Тамбовское восстание 1918-1921 гг. и раскрестьянивание России 1929-1933 гг

Одним днем жили тогда многие русские люди. А в школе заставляли голодных детей скандировать хором: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство". В следующем голодоморе 1947 года заставляли детей возносить хвалу, чуть изменив текст: "Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство". Так жили дети в это голодное время с переполненными «счастьем» душами. Все голодоморы в советское время были созданы искусственным путем, а все их жертвы на совести коммунистов, осуществлявших в стране массовый геноцид.

Отгремела гражданская война. Россия вся лежала в разрухе. Коммунисты еще в ярах и балках достреливали белых казаков. А где-то в 1923 году ехал мимо Усть-Белокалитвенской сам председатель реввоенсовета Л.Д. Троцкий. Страсть как он любил разъезжать в бронепоездах. Проезжающий высокий гость пожелал осмотреть те места, где когда-то шли тяжелые бои и многие казачьи хутора были стерты с лица земли.

В то время был еще хутор Дубовой, где Троцкий и повелел основать коммуну для поправки продовольственных дел. Окончательно решили ее устроить на южной окраине хутора. Называлась она «кочеванью» и жили там сплошь староверы до советской власти. Все как один трудовые и зажиточные казаки. Коммунисты выгнали из домов всех баб-казачек, старух да детишек. Вселили же в их дома коммунаров. Свезли им со всех соседних хуторов зерно, продукты, одежду, скот, птицу, сеялки-веялки. Особенно сильно пограбили для них сам хутор Дубовой, где уже не осталось не только работоспособных казаков, но даже и стариков.

Староверки-казачки жили одни с ребятней, ведь казаки все или погибли в гражданскую, или ушли с белой армией за границу. Казачки молились Богу за своих казаков, за здравие и за упокой. Жили они сообща, во всем по-божески помогая друг другу. Совместно растили детей и урожай, занимались хозяйством. Все вместе обрабатывали землю и трудились на ней в поте лица, а потому не знали нужды и по-прежнему жили богато. Конечно, не так, как при царе-батюшке да при своих казаках, но лучше многих, потому что трудились. Спустя годы, в коллективизацию, когда всех собирали в кучу, их, наоборот, растаскивали по чужим домам и куреням, отнимая у них все нажитое.

Но вернемся к коммуне Троцкого. Кого там только не было: люмпены, ярыги, голодранцы, лодыри, пьяницы — вся шпана коммунистическая. Здесь не было лишь того, кто хотя бы раз держался за плуг. Они научились в гражданскую жить грабежом, а не работать. Работать вся эта «братва» не хотела категорически. Через полгода от этой коммуны ничего не осталось — коммунары пропили все семенное зерно, пожрали весь скот и птицу. Поля остались незасеянные. Некому стало у них, как они выражались, "сажать урожай". Снова пошли грабить, а спустя некоторое время вся эта шпана разбежалась в разные стороны.

"Девяностолетнего старика, младшего брата моей прабабушки, они грабили несколько раз", — рассказывает один из попавших под "колесо коллективизации".

"Сначала отняли у него все, что было, и пропили, а потом сожгли у него дом. Старик стал жить в оставшейся от дома лестнице. Но грабители не унимались и отнимали у деда все вновь нажитое. Тогда старик ушел жить к казачкам-староверкам, которых те побаивались. И казачки ухаживали за дедом до конца его жизни". Большая часть разбежавшихся коммунаров подалась на сторону, а другая — в советское руководство, в комсомол. И очень кстати они понадобились советской власти. Пришло время сталинской коллективизации. Все они стали заниматься привычным для себя делом — грабежом трудящихся хлеборобов.

"За время нэпа мы нажили кое-что: две пары быков, четыре лошади, несколько коров и телят, овец, свиней, коз, птицы разной без счета. Но случилась новая напасть, не лучше, чем во времена "военного коммунизма". Вскоре пришли и к нам. Впереди всех был Пантюшка Бярский, бывший коммунар, а теперь председатель комбеда. В чужих галифе и добротном офицерском френче, а поверху опять же в чужом дубленом полушубке и в хромовых сапогах со скрипом. Рядом был брат его Гришка по прозвищу «каторжник», тоже бывший коммунар, и тоже во всем чужом. С ними пришли бывшие коммунары, еще не успевшие приодеться и потому сплошь в рванье. Тряпку красную на палке принесли. Все как один пьяные, так как тогда еще на трезвую голову средь бела дня стыдились грабить. Бабенки их блудные косынками красными покрылись — пролетарки, значит. А сзади всего этого кагала подвода двуконная, награбленное чтобы увозить. С дюжину этих борцов за чужое добро сорвали ворота, а кобеля нашего пристрелили. Ну, словом, бесы. Как у Пушкина: "мчатся бесы, вьются бесы". Пантюшка вынул мятую бумажку и, спотыкаясь на каждом слове, зачитал, что, мол, "именем трудового народа" комбед постановил нас раскулачить. Это они-то трудовой народ? Начался обыск — так это они называли. Первым делом все к сундукам кинулись, отталкивая друг друга. А Гришка-"каторжник" сразу же со стены отцовские часы карманные схватил и в свой карман сунул. Мигом все, что только ценного в доме было, похватали и растащили между собой. А Пантюшка стал их матом крыть, потому что на подводу ничего не осталось — "все, сволочи, по себе растащили".

Нам бы, на все это глядючи, плакать надо, а мы все расхохотались: пришли из себя народ изобразить, а получился опять грабеж. Уже потом узнали, что они часть награбленного оставляют себе, а часть идет «наверх» начальству, другая часть — на самогон, а что похуже всучивают силой людям и делают соучастниками разбоя. Люди же потом возвращали владельцам.

У нас они разбили большое старинное зеркало. Это у них привычка еще с гражданской войны осталась, так как в зеркале все отражалось, что они творили, и они себя чувствовали стесненно. Разграбив дом, выводят нас всех во двор, чтобы отправить на станцию. Да вдруг увидели, что у ребенка на ногах валеночки хорошие, — сразу сняли. И шубку с него стащили, которую мама в прошлом году перешила ему со старого отцовского полушубка. Бегать по двору стали, кур да гусей ловить, а те гогочут. Свинью тащат, а та верещит что есть мочи. Мы стоим и молча смотрим. Знаем, если слово скажешь — пристрелят, а потом скажут, что "оказали сопротивление советской власти в лице трудового народа".

За пару часов успели растащить все подчистую, как саранча. Стали доски отдирать с амбара, а двери успели унести еще раньше. В это время приезжают двое верховых на вороных конях, оба в кожаных пальто и с пистолетами «маузер» в деревянных коробках через плечо. Оба станичные уполномоченные ОГПУ. Поманили к себе пальцем нашего председателя комбеда, то есть Пантюшку. Подбежал Пантюшка к ним на полусогнутых. Был бы у него собачий хвост, так завилял бы, кажется, им перед ними. Те останавливают разгром и говорят Пантюшке: "Здесь теперь будут жить ихние батраки, что гнули свою спину на них". А у нас отродясь никогда не было батраков, так как мы сами умели работать и не нуждались в этом. Когда нас разводить стали, отец каждого из нас перекрестил, попрощался и расцеловал, шепнув на ухо, где будет в случае, если Бог даст уцелеть. Так, разграбив, всю нашу семью развезли в разные стороны.