Нина Храброва - Мой Артек

Концерты эстонской группы — лишь маленький штришок в большой работе Артека для помощи фронту. Устраивались у нас и мощные общелагерные концерты, и зрителями были всё те же пожилые люди, женщины и дети из Белокурихинского колхоза, да немногочисленный медицинский персонал санатория. К лету санаторий расширился — стали приезжать отдыхающие. Целебный белокурихинский радон поднял на ноги многих тяжелораненых, выздоровев, они тоже стали нашими постоянными зрителями, с ними мы сдружились особенно и то и дело провожали их из Белокурихи — снова на фронт.

У меня хранится много писем от вожатой Таси Бурыкиной — мы с нею долго переписывались. Вот одно из первых писем Таси, написанных летом 1945 года, после нашего отъезда.

«…Ты спрашиваешь — все так же красива Белокуриха? Конечно, куда же денется ее красота. Но ты даже представить себе не можешь, насколько изменилась к худшему наша жизнь без Артека! Теперь, когда ребят здесь нет, я чувствую, какое это было счастье — когда Артек был. Да, у нас расширился санаторий, стало больше отдыхающих. Но ведь у них своя жизнь, у нас в деревне — своя, и связей и общих интересов так мало. А тогда и колхоз и Артек, и санаторий и библиотека, и школа — все мы жили нашей общей жизнью, она была юной, наполненной и веселой. Теперь вечера у нас молчаливы и темны, в концертном зале только отдыхающие, мы туда ходим редко. И в сердце пустота, и только теперь я понимаю, каким огромным событием для Белокурихи был Артек, не говоря уже обо мне лично. В университет я не вернулась, перешла в педагогический институт, сейчас работаю в школе старшей вожатой. А ты-то, ты-то как без Артека?..»

Мне тоже было плохо без Артека. Я как-то не могла себя переориентировать на другую работу. Похожие письма со щемящей ноткой ностальгии по Артеку приходили и от других вожатых, и от ребят. Потом их стало меньше: все учились, и все с такой же отдачей работали — теперь уже на мир, на восстановление. Годы шли, ностальгия прошла, и в письмах звучала неизменная благодарность Артеку, неизменная привязанность к тем, стремительно уходящим в прошлое годам. В каждом из нас Артек оставил свой след, и каждый выбирал профессию соответственно тому, чем жил и что умел делать в Артеке. Пока ребята были в комсомольском возрасте, все побывали на пионерской и комсомольской работе. Почти все учились… Теперь мы с Тосей подсчитываем: кто кем стал? Больше всего у нас учителей — это понятно, потому что сами выросшие в коллективе, они умели прекрасно понимать любой детский коллектив. Среди учителей теперь большинство стали директорами школ. Много врачей — это тоже просто объяснить — в годы войны, рядом с госпиталем, им казалось, что нужнее профессии не бывает. Много партийных работников, и немало журналистов. Есть заслуженные колхозники, есть доктора и кандидаты наук. Получив профессию, по нашим сведениям, наши постаревшие дети ее нее меняли — таких случаев нам немного известно. Больше знаем другое — у них постоянные адреса, постоянное место жительства, постоянная работа. Работу любят, гордятся ею, у многих ордена и награды. И у всех — стойкая, надежная память сердца, свято хранящая нашу дружбу.

Я далека от мысли ставить эти их качества в заслугу только нам, шестерым взрослым. Здесь и особо трудные обстоятельства войны — в такое время люди крепко держатся друг за друга. Здесь и традиции Артека — они таковы, что однажды приняв их сердцем, не растеряешь. И главное — сами дети. Конечно, нас разбросало по всей стране — от Балтики до Тихого океана, большинству из нас больше не довелось повидать друг друга, а в письмах ведь пишешь о чем хочется, а о чем не хочется — молчишь. Но четыре года, прожитые вместе и запомнившиеся всем на всю жизнь, дают право как о прошлом судить, так и предполагать, какие они сегодня, какими будут завтра.

Однажды корреспондент «Известии» Руслан Армеев спросил меня по телефону:

— Что бы вы могли сказать об артековских пионерах 1941 года, о детях вашей смены?

Я даже и задумываться не стала, ответила то, что было для меня совершенно очевидно:

— Это были необыкновенно талантливые дети. Не было ни одного, кто не был бы наделён каким-нибудь талантом.

И это — святая правда. Как они пели, как танцевали, как удивительно умели читать стихи! Из чтецов мне особенно запомнились двое, оба из белорусской группы — постарше Яша Бергер и помоложе — Оля Брейтман. Ни один из них по возрасту не подходил к моему третьему отряду, Яша был в отряде у Володи, Оля — у Тоси. Но ода были и общелагерной гордостью, украшением всех наших костров, вечеров, концертов. Яша любил и знал наизусть чуть ли не всего Маяковского. Признаюсь — именно он, наш пионер, открыл для меня этого огромного поэта. Разумеется, я читала его и раньше, и многое из него помнила. Но тогда сердцу был ближе ласковый и нежный Есенин, и это было бесконечной темой споров с моими сверстниками — большими поклонниками Маяковского. И вот в какой-то военный вечер, помнится, в Сталинграде, на одном из наших больших концертов вышел на сцену тихий, воспитанный мальчик Яша Бергер, вытянулся в струнку и громыхнул:

— Я волком бы выгрыз бюрократизм!..

Ни раньше, ни потом я лучшего чтения Маяковского не слышала. А Яша ещё и обладал способностью «заводиться» — читая Маяковского, он явно испытывал чувство громадного духовного наслаждения, ему была ясна и абсолютно приемлема каждая мысль поэта, и он умел выделять эту мысль умно и эмоционально. На концерте он ввиду обилия наших артистов обычно читал не больше двух-трёх стихотворений. Но нам было жаль расставаться с Яшиным чтением, а Яше хотелось читать! И он читал — по дорге с концерта, в раздевалке, в комнате, когда был уже погашен свет. Ребятам казалось — вожатые ушли, и они просили — почитай, Яша! И Яша сначала потихонечку, а потом всё громче читал, и сколько раз я слушала его, стоя за дверью, и понимая — это чтение для них сейчас важнее, чем сон.

У Оли Брейтман был явный дар комической актрисы, репертуар её был ещё детским, но она была очаровательна в умении заставить нас смеяться, в умении заставить любить персонажей детских стихов, басен и сказок.

Марите Растекайте и Гене Гружите из литовской группы постоянно выступали на наших вечерах со сценками из литовского фольклора — сначала по-литовски, и нам, вначале не понимавшим языка, всё равно было смешно. Потом они перевели свои сценки на русский, стало ещё смешнее. И девочки старались Гене не стала актрисой, зато Марите окончила ГИТИС, училась у Марии Иосифовны Кнебель, и после окончания ГИТИСа по сей день играет на сцене Вильнюсского государственного драматического театра. Заслуженная артистка Литовской ССР Марите Растекайте неизменно любима зрителями всех возрастов; школьники Литвы знают её и любят не только за театр, но ещё и за то, что она у них частая гостья на пионерских сборах: разумеется, рассказывает об Артеке.