Владимир Уборевич - 14 писем Елене Сергеевне Булгаковой

И вот папа заканчивает реальное училище в Двинске с отличием и поступает в технологический институт в Петербурге. Он колоссально много читал с детства. Еще сейчас на хуторах нет электричества. Значит, он испортил глаза, читая при свече.

Все это я узнала в Литве, но если я Вам буду подробно писать, то заговорю Вас насмерть. По-моему, папа был молодой романтик, зараженный красивыми идеями равенства и братства, именно такой, какие нужны любой революции. В технологическом институте он вступил в революционные кружки, попал в тюрьму. Затем был призван в армию в 1914 году, послан на ускоренные курсы в Константиновское артиллерийское училище, которое закончил опять блестяще и вступил в Первую мировую войну прапорщиком. Молодым человеком он был очень собранным, целеустремленным, выдержанным и, главное, талантливым. В армии он опять влип в политические дела, потом попал в плен на Румынском фронте, откуда бежал.

Видимо, уже тогда он показал себя незаурядным военным, так как мне говорила его сестра, Ангеля, что немцы и почему-то американцы предлагали ему перейти к ним, когда он был в плену в Литве. Ангеля говорит, что папа обещал подумать, а на другой день бежал в Петербург. Там в 1917 году он вступил в партию и начал организовывать красную гвардию. Через три года он уже командовал армией – 23-х лет.

<���…>

Тюпа! В 1959 году мы всей семьей поехали к папе на родину по приглашению его сестры – Оны. В Вильнюсе нас встретил один из сыновей тети Оны, затем мы познакомились с другим ее сыном. Ребята неплохие.

В Вильнюсе нас с большим почетом приняли, как родственников их народного героя, то есть сфотографировали, и в газете появилась статья: «Владимира Уборевичус на родине отца». С папиной биографией. Принял меня так же (то есть пригласил к себе) их командующий войсками. Самое из всех этих почестей хорошее, что нам дали легковую машину с шофером на несколько дней, на которой мы и поехали в те места, где родился отец. Предлагали еще дачу и даже деньги, но мы, конечно, отказались.

Так мы и приехали сначала к тете Оне, а затем к тете Ангеле. Литовская природа очень напоминает среднерусскую, но значительно больше озер и прудов. Хутора также меняют картину, но в общем очень красивая страна, поэтичная и немного грустная. Думаю, папа скучал по своей родине.

<���…>

От Оне мы уехали на хутор к тете Ангеле. Это была совершенно изумительная старушка. Она очень похожа на папу, старше его лет на 15. В наш приезд они жили на хуторе вдвоем с мужем – дядей Антанасом. Что за мир! Тюпа! В наш век я пожила месяц, не видя с утра до вечера ни души, даже в окрестностях кругом (дом большой, деревянный, с каменным крыльцом, стоял на холме, весь в деревьях) не видно ни одного жилища, ни души. Поля, леса, сараи, на одном из которых спали два аиста, и я с детишками да два старика чудесных.

Тюпа, милая, большую часть пишу для Вас лично, чтобы Вам было легче представить себе все. Целую Вас крепко. Позвоните, можно ли продолжать. Мира

Дорогая Тюпа!

Ваш звонок, Ваш голос!

Спасибо за них.

Сегодня я что-то совсем выбилась из сил (сейчас 10. 30 вечера) и не представляю себе, как соберусь с мыслями.

<���…>

Я здорово сегодня скисла и пишу хуже и труднее, чем всегда.

Тюпочка! Такая протухлая (с ее слов) интеллигентка, как Лиля Брик, говорит, конечно, образно, что Иероним Петрович держал себя, как «граф», производил впечатление образованного человека, а ее на мякине не проведешь. Видели бы Вы его сестер, эти хутора, где по сей день натуральное хозяйство, маслобойка, ткацкий станок, колодец и керосиновая лампа. Правда, в тете Ангеле много такой настоящей интеллигентности, как в нашей Машеньке.

Я помню, что у папы было и в московском кабинете и в Смоленской квартире очень много книг, всегда были французские и немецкие журналы. Говорят, он хорошо знал польский язык, а в Литве мне сказали, что и итальянский. Думаю, что это уже легенды.

По-немецки мы все говорили дома по приезде из Германии. Я знаю, что папа учился в Германии в Военной академии при Генеральном штабе. Это было в 28-м году. Меня отдали в пансион в Шпрее на целый год. <���…> В пансионе в основном были дети военных, мальчики. И только несколько русских ребятишек. Там была узаконена порка, что ужасало русских мамаш. Мне там, кажется, жилось неплохо, так как я была девочкой. Смутно помню, как дети собирали вишни и как воспитательница, Tante Rosa, вечером классически изображала тенями от рук на стене бегущих зайцев и собачек. Помню еще, что приехав в Москву, первые годы мы еще писали этой Tante письма с мамой. Я за 13 месяцев жизни в пансионе, где никто не говорил по-русски, совершенно забыла русский язык. Мне было тогда около пяти лет. Что еще я могу вспомнить о папином образовании? Я не знаю, кого из писателей он больше любил. <���…> Мне он ужасно любил читать вслух «Трех мушкетеров». Эту книгу он обожал. – Мы уютненько ложились с ним на кровать в спальне под чудесные монгольские барашковые халаты, и читал мне папа до тех пор, пока я не засыпала. Утром же я неизменно просыпалась у себя. Это меня ужасно огорчало. Вот когда я приезжала к папе в Смоленск (когда он командовал там военным округом) или в вагоне, то всегда оставалась спать с отцом. До сих пор чувствую тепло нашей с ним дружбы и нежности. Мама была гораздо суше и строже. Папа же был ласковым и, говорят, меня очень баловал.

В Смоленске папа приходил очень поздно домой и еще читал часов до трех, а иногда просиживал один целый вечер над картой с флажками. В 35 году это была карта Китая. Помню, что папа немного играл на рояле, помню, мама его игру не поощряла, где он этому научился, я уж никак не могу и придумать. Был какой-то разговор, что он репетиторствовал в помещичьем доме и долго там прожил. <���…> Да, о папином отношении к поэзии. Не знаю, кого он любил, но Маяковского не смог понять даже при маминой страстной пропаганде. Еще хорошо помню, как папа уже в 37 году подарил мне торжественно (в салоне его вагона) «Тиля Уленшпигеля». Я говорю торжественно, так как он никогда мне не дарил книг, то есть не покупал их специально для меня. Просто он время от времени давал мне кучу денег по тем временам – 50 или 100 р., чтобы я купила себе книги. Один раз я на 50 р. купила себе мешок семечек-подсолнухов. Оправдала доверие!

<���…> Он никогда за мое детство не рассказывал мне о своих походах, о своей юности, о Гражданской войне. Возможно, это говорит о том, что он плохо воспитывал меня в духе революционном и, что он просто мало мной занимался. Возможно! Но я не могу писать, что он собирал вокруг себя ребят, рассказывал о походах, а потом запевал «Уходили комсомольцы». Не знаю, прав ли он, что не делился со мной. Может, он страдал, что у него девчонка, хотя очень любил меня. А может, он ждал, когда я подрасту.