Буренин Николай - Николай Евгеньевич Буренин «ПАМЯТНЫЕ ГОДЫ»

“Политические власти по этому случаю приняли экстраординарные меры для охраны общественного порядка. Аппарат силы был прямо-таки громадный. Со всех сторон была гвардия и карабинеры под начальством Пакура, вице-комиссара Чиприани, делегатов Галло, Пуччи и других. Там был и комиссар Миракки с эскадроном полиции.

Две роты пехотыстояли во дворе “Большого государственного архива”, а другие солдаты были во дворе “Управления секции адвокатов” на площади Данте.

Необычайное зрелище объяснялось не только личностью Горького, который возбуждал к себе глубокий интерес, но также и фактом первого большого митинга в Европе “за Россию”, на котором присутствовал Горький.

Собрание имело поэтому особое значение”.

Когда мы возвращались с митинга, этот “аппарат силы” проявил себя во всем своем блеске, но об этом впереди…

Та же газета “II Pungalo”так описывает этот знаменательный день:

“В ожидании”

С половины одиннадцатого широчайший двор церкви св. Лоренца был запружен бесчисленной толпой. Среди людей, пришедших на митинг, были профессора, студенты, курсистки, артисты, смешавшиеся с огромной толпой крестьян. Картина интересная и живописная. Все ждали с нетерпением великого русского писателя.

К полудню двор был полон, и большое количество народа оставалось снаружи на площади: всего, внутри и снаружи, было около пяти тысяч человек.

…Посредине двора была сооружена импровизированная трибуна, окруженная красными флагами Секции социалистов и Биржи труда.

Трудно описать энтузиазм толпы, когда под входной аркой появился Горький. Шумные аплодисменты, проникнутые горячим энтузиазмом, раздались со всех сторон, в то время как тысячи голосов восклицали: “Да здравствует Горький!”, “Да здравствует великий художник!”, “Да здравствует русская революция!”

Максим Горький, бледный от волнения, толкаемый, почти несомый тысячами рук, с трудом добрался до трибуны. Когда он появился навозвышении, величественная, необыкновенная манифестация возобновилась.

Дождавшись относительной тишины, социалист Джиованни Бергамаско произнес несколько слов, говоря, что Максим Горький слишком знаком народу, чтобы надо было его представлять. Народ знает, говорил он, что Горький не может сейчас вернуться на свою родину, так как его заключат в тюрьму.

Потом он прочел многочисленные приветствия от социалистических и демократических организаций со всех концов Италии.

Бергамаско прочел при напряженной тишине привет Максима Горького неаполитанскому народу:

“Товарищи итальянцы! Я не знаю вашего языка, и вы не знаете моего, но я знаю ваши чаяния и ваши надежды, а вы знаете мои.

В этом великом и необыкновенном явлении залог братства всех людей.

Вера в близкую победу правды и разума пусть никогда вас не покинет и даст вам силу бороться и победить.

Да здравствует пролетариат всех стран, ибо он обновит весь мир!

Да здравствует пролетариат великолепной Италии!”

Горячие аплодисменты были ответом на слова Горького”.

Затем газета излагала речи нескольких ораторов. Один из них говорил, обращаясь к Горькому:

“Ты понимаешь нашу душу. Благодаря твоим творениям нам кажется, что мы стали зрителями великой трагедии русского народа, и вся душа итальянского народа в этот час с вами.

…Творцом изумительной поэмы русской революции является пролетариат. Была у русского народа вера в “царя-батюшку”, - эта вера погибла под огнем картечи. Ружья стреляли в беззащитных детей и женщин; рабочие взошли на баррикады, не признавая больше святых,- во имя великой революции и возрождения людей.

…Будем чествовать самого храброго из героев революции, но будем помнить, что эта трибуна занята больше, чем человеком, - великой идеей.

Переднами проходят, как окровавленные стяги, имена мучеников-женщин и детей, и наша душа наполнена странной музыкой: громкий далекий голос звучит из степей, из лесов, из городов, и взрывы бомб, и ружейные выстрелы отмечают шествие революции, которая приближается.

Но сегодня восставшие и мученики говорят вам: “Наш час пробил… Для нас засияет в нашей стране солнце свободы!”

…Ваш пример, о, русские! велик длятех ,кто будет ему следовать”.

По окончании митинга Бергамаскоперевелнесколько слов, сказанных Горьким:

“Когда говорят о моей революционной деятельности, я чувствую себя взволнованным и смущенным, потому что в большой революционной русской армии - я только рядовой. Принимая ваше приветствие, как адресованное революционной России, я благодарю вас за себя, за мою родину и от имени всего мирового пролетариата”.

Алексей Максимович Горький, окруженный огромной толпой, при пении рабочего гимна, выходит вместе с М. Ф. Андреевой на площадь св. Гаэтана. Необъятная толпа народа устраивает ему бурную овацию. Я и приехавшая с нами из Америки мисс Брукс держимся около них, и мы с трудом садимся вчетвером в ожидающий нас экипаж. К кучеру обращаются, просят его ехать медленно. И снова экипаж окружен людьми, примостившимися на подножках, на крыльях, на кОзлах, рядом с кучером.

Тысячи людей сопровождают нас, и вдруг путь оказывается прегражденным взводом солдат и громадным количеством карабинеров.

А. М. Горький с итальянской девочкой Жозефиной.

Появляется комиссар Каски, который требует, чтобы экипаж Горького ехал не по Виа дель Дуомо, а свернул на Виа Трибунале. Толпа бурно протестует, лошади пугаются, одна падает.

Солдатам отдается команда примкнуть штыки. Это раздражает толпу, она напирает на солдат. Горький поднимается в коляске, с удивлением смотрит на двойной кордон, готовый стрелять в толпу. Крики усиливаются. Взбешенный комиссар приказывает играть сигнал к стрельбе. Некоторые из толпы пытаются бежать, но большинство тесным кольцом окружает нас. Мария Федоровна, бледная, встает перед Горьким, я стараюсь их обоих закрыть.

Все мы следим за действиями солдати их командиров.

Жутко было смотреть на Горького. Выпрямившись во весь рост, сжав кулаки, он глядел на всё происходившее глазами, полными гнева, готовый, казалось, каждую минуту броситься вперед.

Внезапно карабинеры и гвардейцы, выхватив палаши и револьверы, неистово накидываются на демонстрантов, избивая их плашмя своими саблями. Начинается невероятная паника, и слышен второй сигнал к стрельбе.

Седой красивый старик, адвокат Альтобелли, ехавший в коляске сзади нас, выскакивает из нее, бросается к офицеру, поднявшему шпагу для отдачи третьего и последнего сигнала к стрельбе, хватает его за руку, не дает опустить ее и горячо объясняет необходимость прекратить возмутительные действия полиции. Ему удается убедить офицера, тот отдает солдатам приказание опустить оружие.