Михаил Окунь - «Грязная муза» Ивана Баркова

Во многих умах имя отца русской эротической поэзии Ивана Семеновича Баркова (1732–1768) связано со знаменитой поэмой «Лука Мудищев», уже века полтора кочующей по рукам в списках. Однако написал ее все же не он.

Действительно, этот триллер про обнищавшего родовитого дворянина Луку, обладавшего замечательной «семивершковой елдой», ввиду грандиозности которой ему отказывал в общении прекрасный пол, сочинил анонимный автор уже в послепушкинскую пору. Кстати, напомним: вершок равен 4,5 сантиметра. Так что куда там до великолепного Луки всем этим жалким порноактеришкам!..

О жизни Баркова известно мало (даже отчество его, по некоторым данным, Степанович). Сын священника, он двенадцати лет отроду был отдан в Александро-Невскую семинарию. Не без содействия М. В. Ломоносова стал впоследствии студентом Академического университета. Почти всю жизнь зарабатывал на хлеб при Академии – от переводчика с латинского и итальянского языков до копииста рукописей.

За вызывающее поведение Ивану Семеновичу влетало от начальства неоднократно. Из студентов университета он был исключен за то, что после кутежа с похмелья явился к ректору С. П. Крашенинникову и учинил ему «прегрубые и предосадные выговоры с угрозами». Служа затем учеником наборщика в академической типографии, частенько буйствовал сотоварищи. Из копиистов академической канцелярии Баркова исключили с формулировкой «за пьянство и неправильность».

Мог подолгу прогуливать службу, вследствие чего за ним на квартиру посылали с полицией. Подвергался телесным наказаниям, не раз был порот. А за два года до смерти Барков был окончательно уволен из Академии.

Главным объектом насмешек Баркова был маститый сочинитель Александр Петрович Сумароков (1717–1777). Он и Ломоносов постоянно оспаривали между собой звание первого поэта Российской империи, и Барков всячески играл на этих слабых струнах Александра Петровича. В связи с этим стоит привести два исторических анекдота.

«Никто не умел так сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: „Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!“ – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: „Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только третий". Сумароков чуть его не зарезал“.

А вот другая проделка: Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее напишет оду. Сумароков заперся в своем кабинете, оставив Баркова в гостиной. Через четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и не застает уже Баркова. Люди докладывают, что он ушел и приказал сказать Александру Петровичу, что-де его дело в шляпе. Сумароков догадывается, что тут какая-нибудь проказа. В самом деле видит он на полу свою шляпу, и… Отгадайте с трех раз, что же было в шляпе.

Проделки Баркова отличались не только остроумием, но и дерзостью. В биографическом очерке о нем в книге «Сочинения и переводы писателя» (СПб, 1872) рассказывается следующая история:

«Раз ему академия поручила какой-то перевод, и при этом он получил довольно дорогой экземпляр того сочинения, которое следовало перевести. Спустя долгое время после многих напоминаний Барков всех уверял, что книга переводится, и, наконец, когда к нему уже начали приставать довольно серьезно, он объяснил, что книга действительно переводится из кабака в кабак, что сначала он ее заложил в одном месте, потом перевел в другое, и постоянно озабочивается, чтобы она не залеживалась подолгу в одному месте, а переводилась из одного питейного заведения в другое».

Ходили о Баркове и вообще небывалые легенды. Сочинил якобы Иван Семенович в своей родовой деревеньке Барковке неприличные стихи о Екатерине II и графе Григории Орлове. Вирши эти попали к императрице. Возмущенная Екатерина повелела доставить автора в столицу непременно в кандалах и другим в назидание предать казни.

Доставили «государственного преступника», доложили. Час был утренний, Екатерина еще нежилась в постели. Приказала: «Подать его, мерзавца, сюды, желаю видеть нарушителя приличий!» Баркова ввели в спальню царицы, откуда он выполз только через три дня, держась за стену. Но зато с графским титулом. И остался служить при дворе.

Все это, конечно, враки. Не было ни деревеньки, ни титула, ни службы при дворе. Но враки эти весьма показательны – человек стал легендой.

«Критико-биографический словарь» С. А. Венгерова характеризует Баркова следующим образом: «Подавляющее большинство того, что, написано в нецензурном роде, состоит из самого грубого кабацкого сквернословия, где вся соль заключается в том, что всякая вещь называется по имени. Пушкин понимал, что так называемая пикантность только в том и заключается, что завеса приподымается чуть-чуть. Барков же с первых слов выпаливает весь свой немногочисленный арсенал неприличных выражений и, конечно, дальше ему уже остается только повторяться. Для незнакомых с грязною музой Баркова следует прибавить, что в стихах его, лишенных всякого оттенка грации и шаловливости, нет также того почти патологического элемента, который составляет сущность произведений знаменитого маркиза де Сада. Сад услаждается разными противоестественными ситуациями и ощущениями, а Барков нигде не идет дальше самого элементарного и, если так можно выразиться, нормального порока. И вот почему мы склонны видеть в Баркове просто выражение низкой культуры того времени. Это всего-навсего кабацкий заседатель, на беду наделенный умом и стихотворным талантом. Порнография его есть прямое отражение той невоспитанности русской, которая и поныне остается одной из самых характерных черт нашей общественной жизни. Ни в одной литературе нет писателя подобного Баркову. В Европе есть порнографы в десятки раз более безнравственные и вредные, но такого сквернослова нет ни одного».

Вот так: не грациозные это стихи, не шаловливые. Описывал бы Ваня сексуальные извращения – глядишь, прошел бы по ведомству «высокой культуры», а тут – «нормальный порок» кабацкого заседателя. И все же к одной фразе прислушаться стоит: «Ни в одной литературе нет писателя, подобного Баркову».