Дарья Усвятова - Спаси и защити!

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Стану я, раба Божья Дарья, благословясь, пойду, перекрестясь, из хаты в двери, из дверей на двор, со двора в сад, из сада на путь-дорожку. Иду я дорогой широкою, травами зелеными, цветами лазоревыми, иду в степь привольную, в степи привольной стоит курган высокий, коло кургана того камень белый, из-под камня того течет аксай-ручей. Возьму я, раба Божья Дарья, почерпну воды из ручья белого, скажу слова заветные: Матушка Пресвятая Богородица, Святой Никола Милостивый, несите тоску мою, как несет ручей воду свою через недра земные, через степь, через дорогу, несет в реку широкую, в море глубокое. Утони, моя тоска, в море глубоком. Будь слово мое крепко, силой Духа Святого. Аминь.»

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Дай мне, Господи великую оборону — крест животворящий. Крестом спасусь, коловоротом сохранюсь, ключевой водой умоюсь, крестовым полотенцем утрусь, пеленой Господней заклинаюсь. В той пелене пеленаюсь, Матушка Пресвятая Богородица истинного Христа пеленала, в той пелене я весь запеленаюсь. Сокрой меня, Господи, и запечатай тело мое, уста мои от худых дел, от злых людей, от еретика, от еретицы, от колдуна, от колдуницы, от скороеда, от ужа ползучего, от огня кипучего, от острого ножа, от зубастого серпа, от огня, от пламя и от злых людей. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Дума моя, дума, дума моя злая, кровь моя дурная. Тикай, моя думушка, в дремучий лес, в пень-колоду, в белую березу, в вязкое болото, там тебе место. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Батюшка Перун, всем ты царям царь, всем ты огням огонь. Будь ты кроток, будь ты милостив! Как ты жарок и пылок, как ты жжешь и палишь в чистом поле травы и муравы, чащи и трущобы, у сырого дуба подземельные коренья, тако же я молюся и корюся тебе-ка, батюшко, Царь-Огонь — жги и спали раба божьего (имя рек) всяки скорби и болезни, страхи и переполохи. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Ходил раб Божий (имярек), ходил по полям, по долам, по зеленым лугам и по желтым пескам, и по быстрым рекам. Видел раб Божий (имярек), как желтые пески пересыпаются, как быстрые реки переливаются, как с зеленой травы вода скатывается. Так бы с раба Божьего (имя рек) и хворь катилась с буйной головы, с ретивого сердца, с ясных очей, с кровяных печеней и со всего тела белого. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. На море, на окияне, на быстром буяне лежит камень. На камне алатыри стоит конь белый, на том комоню сидит сам святый Георгий. Держит он иглицу стальную в руках, зашивает семьдесят сем ран, унимает семьдесят семь кровей. Не единой крови не текет, не едина рана не отверзется. Аминь

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Встану я, раба Божья (имярек), благословясь, пойду, перекрестясь, выйду из дома на порожки, с порожков на дорожку, выйду в чистое поле, в чистом поле встает заря утренняя Мария, угасает заря вечерняя Маремьяна. Заря ты, зоренька, красная, ясная, утренняя — Марья, вечерняя — Маремьяна, унеси бессонницу-полуночницу у рабы Божьей (имярек). Полуночница, полуночница, не журися над моей ретивой головушкой, а журися в синем море над серым камнем. Аминь

Прошло три дня. По утрам я ходила к зарослям вербы смотреть, как растет моя веточка. Заговоров на нее я больше не наговаривала, но знахарка велела мне присматривать за своей вербой, чтобы установить связь между мною и растением. Я подозревала, что обильно разросшиеся кусты вербы возникли на высохшем болотце не просто так: слишком большая энергетика чувствовалась в этом месте; верно, свои «свяченые» прутики сажало здесь не одно поколение казаков-знахарей. Впрочем, энергию я сейчас чувствовала во всем, и не просто энергию, а какое-то мощное, всесокрушающее движение жизни, и движение это было очень явным — почти видимым, почти слышимым. Точно, передавая мне заговоры, наставница влила в меня мощь токов земных. Я ощущала эти токи земли повсюду; в их грандиозном звучании, словно тембры разных инструментальных групп в огромном симфоническом оркестре, различались токи разных стихий. Гладил ли мою кожу свежий степной ветер, дышала ли в спину лесная листва, блазнилось ли в жаркий полдень степное марево — во всем этом было столько своей, дикой жизни, что мне казалось: не воздушные массы перемещаются по степи, но дух ветра Вихорь кружит меня в своих прохладных объятиях, не листва шумит в ветвях, но глядит мне в спину тысячью зеленых глаз тот самый, сторожащий Федорову чудо-кузницу Лесной Кум, не разогретый пар поднимается от трав к небу, но полевая дева Мара-полуденница встает мне навстречу. Я ходила тяжело, приземленно, врастая в землю босыми ступнями (обувь в эти дни давила ноги, мешала ходить), я была пьяна силой стихий, словно обильно увлажненная весенним дождем земля. Я все время думала, как глубоко ошибочно то мнение, что наши древние предки от неразумения и страха перед силами природы выдумывали себе владык стихий и поклонялись им в капищах и кумирнях. Это мы, современные люди, зазнались от высокомерия и сознательной отдаленности от матери-природы; отдаленности, обернувшейся для нас обездоленностью… Духи стихий, безусловно, существуют, теперь я это точно знала. У них есть свои имена, и с ними, вероятно, можно вступать в какие-то отношения, более того — они ждут, что мы сделаем первый шаг навстречу.

Мир открылся с новой, доселе неведомой мне стороны, он стал как будто объемнее, шире, полнее, и полнота эта была не окончательная, она постоянно росла, расширялась и разбрасывалась во все стороны, как звездное вещество после взрыва сверхновой. До сих пор я видела мир как бы в застывшем, готовом состоянии, сейчас, напротив, мною владело чувство, что мир постоянно меняется, эволюционирует, и нет в нем ничего законченного до совершенного конца; вместе с тем любое точечное состояние этого процесса само по себе совершенно и прекрасно. Вот что-то начинается, прорастает — и мы умиляемся его нежности и беззащитности, оно входит в силу, цветет — и мы любуемся этим цветом, цвет увядает — но получается сочный плод; плод умирает, уходит в землю — но скоро там появляется новый росток. Безостановочное рождение и умирание — вот где теперь я видела истину жизни вечной.

Одно расстраивало меня: передача знания давалась Домне Федоровне слишком тяжело. После высадки вербы и объяснения смысла заговоров она ослабела, занемогла и уже три дня не вставала с постели. Моя любимая наставница вмиг постарела и теперь выглядела на свои шестьдесят три года. Как будто я отняла от нее часть жизненных сил. Это сильно омрачало мои мысли, и я, сидя у постели больной, внутренне сгорала со стыда. Хотя я не подавала виду, это не укрылось от проницательной казачки.