Дарья Усвятова - Спаси и защити!

— Не стыдись, доня, — успокаивала она меня. — Все идет, как надо тому быть. Силу ты от меня не по злобе отбираешь, а я тебе ее вместе с Знанием даю. Даже Спаситель, исцеляя да уча, силу свою терял, так то — Бог, а мы-то человеки…

— Спаситель, Христос, Бог — и силу терял? — засомневалась я. — Как же такое быть могло?

— А вот могло быть, и было. Евангелие от Марка возьми, прочитай. Была одна женщина, и страдала она кровотечением много лет. И услышала, что пришел к ним в город Иисус. Она пришла к нему, но пробиться сквозь толпу трудно было ей, и обратить на себя внимание Его. Тогда она стала проталкиваться к нему без надежды на разговор, но сказав про себя так: если хоть края одежд Его коснусь, исцелена буду. И протиснулась, и коснулась на миг одежды Иисусовой. И хворь ее оставила. А Христос почувствовал, как изошла сила от него, и спросил: кто коснулся меня? Тогда женщина вышла и поклонилась Ему. Он же благословил ее и сказал: иди с миром, чадо, вера твоя спасла тебя. Так что даже в Евангелии записано, что сила от Него уходила, и Он чувствовал это. Видишь теперь, ничего злого в том нету. Да и уже поправлюсь я скоро, завтра на ноги встану. То, что отдала я тебе, мне вернется, не переживай. Лишь запомни: все, что отдаешь ближнему своему от сердца, все возвращается тебе многократно.

На следующий день целительница, в самом деле, почувствовала себя гораздо лучше и даже занялась хозяйственными делами. Целый день мы провели на огороде. Я копалась в земле с особым удовольствием: мне казалось, с каждым прикосновением к этой удивительной жирной и черной субстанции, от которой так и веет чем-то материнским, в меня вливается энергия. И еще я чувствовала, как работа на земле возвращает к жизни наставницу. Я поделилась с ней своими ощущениями, на что она ответила:

— Все верно ты чуешь, доня. Знать, учение мое в кровь и в плоть твою входит. А силы земные — умирание да рождение, — самые могутные силы на этом свете. И могучи они именно так, как ты заметила — в движенье безостановочном. Ничего застывшего во всей природе нету и не было никогда. Даже камни, и те растут да помирают. А чуешь ты это оттого так ясно, что сейчас весна, земля рожает и рожать еще будет до самой осени. Сила же эта рождающая, выталкивающая — самая, что ни есть великая, ничто ее ни остановить, ни отдалить неспособно. Не зря ж говорят: с…ть да родить — нельзя погодить.

Этой нескромной поговоркой знахарка меня рассмешила и смутила одновременно. Не то, чтобы она в своей обычной речи совсем не употребляла подобных слов, просто мое настроение было возвышенно-благоговейным перед этим рождающим всесильем природы, и упоминание вместе с ним других, совсем не возвышенных, физиологических процессов, мне показалось неуместным.

Домна Федоровна мое смущение заметила, и, продолжая улыбаться, сказала:

— Что нос воротишь? Зря, что ли, в природе органы рождающие и выводящие отходы рядом расположены? Так же они близки и одинаково святы, как смерть и рождение, как печаль и смех. Не запачкавшись, не очистишься, не умерши, не родишься вновь!

На рассвете меня разбудил громкий голос знахарки:

— Донечка, вставай, мы уезжаем, за хозяйку тут остаешься.

— Как? Куда уезжаете? Все вместе? — я вскочила с постели, ничего не понимая.

— До родни в Сальск. Надо ехать.

Сполоснув лицо, я вышла проводить хозяев. Садясь в машину, знахарка спохватилась, будто только что вспомнила:

— Ты вот что, доня. Сегодня мастера приедут, водопровод смотреть, ты подпол на базу — там, где цементом залито у нас, открой им. Вот ключи тебе, — и вложила мне в руку круглый, темный с ржавчинкой, ключ.

Я вернулась в дом, недоумевая и удивляясь. Вчера, за ужином, никто и словом не обмолвился о том, что сегодня предстоит поездка. А сегодня — нате вам, спозаранку, вдруг, бросив хозяйство, все вместе — и Домна Федоровна, и Алексей Петрович, и Федор, и Ирина… Не случилось ли у родни что-нибудь трагическое? Хотя вид у отъезжающих хозяев был не скорбный, напротив — женщины как-то явно принарядились.

Озадаченная, я уселась завтракать. Аппетита не было: меня разбирало любопытство.

Около десяти утра у ворот засигналила машина, послышались веселые окрики:

— Эй, хозяева! Машину вызывали?

Я вышла за калитку и остолбенела. У ворот, желтея огромной цистерной, стояла ассенизаторская машина, называемая в народе г….возкой. Конечно, я прекрасно знала, что в сельской местности, в отсутствии городской системы канализации, все нечистоты сливаются в выгребную яму, которую время от времени чистят при помощи таких вот машин. И все было бы нормально, но абсурдность ситуации заключалась в том, что хозяева, вызвав ассенизаторов, уехали к родне, предоставив гостье заниматься грязной работой. Мало того, что это никак не вписывалось в кодекс казачьего гостеприимства, так еще и явилось для меня полной неожиданностью: ведь Домна Федоровна даже не намекнула, какие именно мастера должны приехать.

Однако размышлять было некогда: веселые ассенизаторы в оранжевых комбинезонах явно торопились. Ворота со скрипом отворились, машина въехала на баз, я открыла замок подпола, мастера подняли тяжелую зацементированную крышку и окружающее пространство вмиг пропиталось тяжелой липкой вонью. Автоматически я быстро заткнула нос, чем вызвала взрыв хохота со стороны мастеров. Но меня это не спасло: вонь была повсюду, она лезла в глаза, в рот, в уши, забиралась под одежду, въедалась в кожу. Мастера ловко вытащили из машины ребристую коричневую трубу и спустили ее в смердящее отверстие подпола. Труба тяжело плюхнулась вниз, подняв новую волну зловония, мастера включили насос, и труба, подергиваясь, начала всасывать вонючую жижу с громким хлюпом и чавканьем. Когда все, наконец, было кончено, ассенизаторы стали вытаскивать трубу, при этом не даже удосужившись подогнать ближе машину. Отвратительно мокрая, издающая тошнотворный запах труба проползла несколько метров по цементу и нехотя втянулась обратно. От нее остался темный «благоухающий» нечистотами след. Машина уехала, а я принялась отмывать запачканный двор. Прежде чем я отчистила цемент до прежнего состояния, мне пришлось извести все, найденные в трех домах, туалетные средства. Несмотря на это, на базу все равно воняло, и я, оборвав практически всю садовую мяту, густо забросала ею цемент. Но запах остался, мне показалось — разило от меня. Пользуясь тем, что на хуторе никого, кроме меня, нет, я разделась догола и стала обмываться холодной водой прямо из колодца. Я истратила весь свой шампунь и гель для душа, но проклятая вонь, казалось, проникла в самую кровь мою. Баня была заперта на замок, и я, взяв стиральный порошок, ушла отмываться на Маныч.

Вернувшись в конце дня с раздраженной от порошка до крови кожей, я увидела, что хозяева уже дома, и что настроение у них приподнятое. (В отличие от моего: мало того, что на меня свалили самую неприятную часть хозяйственных хлопот, так еще и кожа, которую я с ненавистью терла стиральным порошком, смешанным с белым манычским песком, болезненно распухла и горела адским пламенем.) Знахарка же, не заметив моего состояния (или сделав вид, что не заметила), весело спросила: