Хяртан Флёгстад - У-3

По дороге в школу они видят, как в поле сажают картофель и брюкву отказчики от военной службы. Долго Алфик крепится, смотрит на них, не реагируя. Но однажды он не выдерживает. Приставив ко рту рупор из ладоней, орет:

— Пацифашисты! Пацифашисты!

Кроткие, что трудятся на ниве господней, еще ниже склоняются к земле, не поднимая глаз, но Китти отвращает Алфика от греха. Дергает его за руку и увещевает:

— Угомонись, псих! Брось это! У тебя не все дома, честное слово!

— У меня? Это таких вот Ленин называет полезными идиотами.

— И то лучше, чем быть бесполезными идиотами. Они хоть сажают картошку. И вообще, никакие они не пацифисты, здесь и свидетели Иеговы, и адвентисты седьмого дня, и баптисты.

— И только потому, что они тринадцатидневные святые, можно ставить себя над политикой? Ну уж нет! Когда дело касается коммунистов, я никаких оправданий слышать не хочу.

— Да я никого и не оправдываю.

— Вот и хорошо. Так держать!

Они идут домой к Китти, у которой либеральные родители и отдельная комната. На стене над кроватью висит фотография чернокожего тенор-саксофониста Уорделла Грэя; рядом — вырезанная из еженедельника «Актюэлль» французская певица Жюльет Греко и американский киноартист Монтгомери Клифт. Китти теребит начисто лишенного музыкального слуха и понятия о музах Алфика, требуя, чтобы он учился играть на саксофоне. Только так он научится как следует целовать и станет великим любовником. В шведских музыкальных журналах Китти вычитала, что музыканты, играющие на духовых инструментах, потрясающе владеют ртом, губами, языком и всем дыхательным аппаратом сверху донизу. В ее глазах Уорделл Грэй — величайший в мире саксофонист, стало быть, и величайший любовник. Вместе с Алфиком Китти ломает голову над тем, что за тайное послание содержится в музыкальной пьесе «Ты ударяешь мне в голову», но не может связать это с оральными и эротическими данными духовиков. Они с Алфиком трутся губами, целуются взасос, пыхтят, сопят, массируют друг другу нёбо языком до самой глотки, однако это не приближает их к земному экстазу. Тут явно требуются более решительные шаги.

Китти поднимает руку. В разгар нудного урока норвежского языка. Ей надо выйти. Она выходит. Она — субъект. Выходит — предикат. Что-то из этого выйдет? Алфик тоже поднимает руку. Ему тоже понадобилось выйти. Он и Китти вместе в коридоре. Они делают нечто такое, чего прежде не делали, однако справляются без труда. В классе время идет своим ходом, простые предложения состоят из субъекта, объекта, предиката и определения. Точка. А что там делается в коридоре? Что происходит, пока там никто не ходит? Наконец дверь отворяется, Китти и Алфик возвращаются в класс. Рубахи навыпуск, взлохмаченные волосы, блуждающий взгляд. Всем очевидно, что происходило в коридоре.

Одно слово: скандал. И снова Алфик — среди главных действующих лиц. На сей раз у него есть соучастница. Китти недаром слывет человеком крайностей. Можно сказать, что она прячет свое «я», выставляя напоказ только крайности, подобно Софи Лорен на знаменитой фотографии, где та стоит за деревом. Алфик дрейфит и дает задний ход. До летних каникул так и так всего две недели, и Алф Хеллот нанимается на рудовоз, направляющийся в тропики.

Так оно лучше для всех сторон.

СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ/ДЕТИ

«Холост, детей нет», — скрипит перышко Алфика по военному бланку.

ПРОЧИЕ СВЕДЕНИЯ

Рейс вниз по карте, рейс вверх. От сексуальности Китти — к еще более глубокому погружению в знойный и влажный мрак тропиков. Воспоминания тускло просвечивают в экваториальной тьме, точно компасная картушка. Спокойные вахты в безветренные ночи на темном мостике. Тихие беседы, легко принимающие философский уклон. Взглянуть на корабельные часы в надраенном медном кожухе. Определить точную позицию, держать курс, следить за движениями парохода, что качается на волнах, растопырив под недвижными звездами свои лебедки, и мачты, и навигационную аппаратуру. За кормой бурлит испанское название кильватерной струи. Эстела. Белая пена эстелы на синей мускулистой спине океана, тонкая карандашная линия курса в ежедневных коротких бросках через карту. Резкий звон машинного телеграфа. Болтающиеся в знойный полдень на палубе цепи, раскаленные ломики в руках, чтобы их подтянуть. Сплесень, трос, чекель, брашпиль, лаг, кабельтов — все эти слова глубоко западали в душу юнги Хеллота, звуча голубым чистым звоном, словно райски целомудренные храмовые колокола, прочно врастая в память неповторимым открытием. Скажу без утайки: нет для меня в этом мире ничего, что сравнилось бы безвозвратностью с той моряцкой жизнью, последний отблеск которой довелось здесь увидеть Алфику. А кают-компания! Спартанская столовая в рубке с отдельными столами для механиков и палубной команды, с твердо закрепленными местами, такими же священными, как места в каком-нибудь божьем храме. И в длинном качающемся покое нашего храма с глазеющими на безбрежное море круглыми иллюминаторами Алфик причащается к мирским истинам, посвящается в мужские ритуалы, один за другим сдает экзамены на зрелость. На пароходе Алф Хеллот накачивает силу — в работе вместе с палубной командой, в мужской словесности. Да и на суше не отстает от настоящих мужчин, накачиваясь до изумления в баре Интернационального клуба моряков. Здесь, в паршивом жестяном сарае с расплесканными по фасаду неоновыми бликами, с тошнотворной водкой в дорогих бутылках Алфик опускается на дно. Но отталкивается ногами и всплывает. На другой день погрузка закончена, и Алфику приходится платить «дэш» — так называют таможенники подмазку, которую требуют за разрешение юнге Хеллоту взять на борт чудовищный стол красного дерева, предназначенный в подарок родителям. По центру толстой круглой столешницы симметрично вырезаны звериные фигуры. Она опирается на плечи стройного черного бога, присевшего на корточки под ее тяжестью. Этот бог, выполняющий роль тумбы, глядит в пространство отчужденно и бесстрастно даже тогда, когда стол цепляют грузовой лебедкой, возносят над пристанью и опускают на одну из промежуточных палуб.

Всю дорогу на север злополучный стол Алфика — непременная мишень острот в храме мамоны. От стола палубной команды зараза переходит к механикам, оттуда проникает в офицерскую столовую. Стол стоит на повестке дня острословов в прямом и переносном смысле, с всевозможными порнографическими завитушками и украшениями. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь не крикнул, что сегодня придется весь груз крепить заново, потому что стол этого Хеллота не стоит как положено. Или же опрокинулся, растопырив ноги. Или он у него опять стоит, как у молодого. Не стол — алтарь, на котором совершаются все словесные обряды.