Хяртан Флёгстад - У-3

Здесь ли ему пришла в голову эта идея или еще где-нибудь — во всяком случае, весть о том, что Алфик поступил в авиационное училище, поразила меня словно громом. И не отмахнуться от этой вести как от пустого слуха, ведь услышал я ее из уст самого Алфа, совершенно случайно, когда встретился с ним на пароме, который шел в Ловру из Ставангера.

Мы давно не виделись и оба считали, что у нас есть в запасе большие секреты. Что и дали понять друг другу достаточно ясно. Но если Алфик, без сомнения, превосходил меня во всех других областях, то как раз с защитной стойкой у меня, пожалуй, дело обстояло лучше, я раскрывался в меру. Так или иначе, мы всячески ломались, обмениваясь многозначительными намеками, и, глядя на Алфика Хеллота, я говорил себе, что он излишне увлекается ролью лихого спортсмена. У него появилась спесь, он щеголял бранными словами, поигрывал мышцами предплечий, то и дело поддергивал штаны, проветривая пах. Но я должен первым признать, что это не мешало ему сохранять унаследованное от отца этакое пролетарское изящество, которое у самого Авг. Хеллота с годами поднялось до сугубо пролетарской величавости.

Время шло, полупустой паром еле полз по фьорду меж уходящими к горизонту лесистыми склонами гор. И Алфик не выдержал. Ему не терпелось выложить свою новость, но так, чтобы я первый задал нужный вопрос. Знаю ли я, откуда он? Я-то? Как не знать, в одном городе родились, вроде бы в одном доме жили. Да нет, он не в этом смысле, в другом — откуда он сейчас едет. А-а, вот он про что… Ну и как, хотел бы я услышать — откуда? Что ж, протянул я, можно и послушать.

И пошло-поехало. На меня обрушился поток слов, целая лекция о нейрофизиологах и психологических тестах, об ожидании в очередях, имитации подъема в барокамере у специалистов по авиационной медицине, о других медицинских обследованиях, выслушиваниях и выстукиваниях вдоль и поперек, о новых очередях, беседах с членами приемных комиссий, бесконечных психических и физических проверках. Коэффициент интеллекта, кривые Гаусса, проверки технической смекалки, цветового восприятия, зрения и слуха. Анализы мочи, своего рода посвятительные обряды племени современных воинов, когда двадцатилетние парни с интенсивными рефлексами и сморщенными членами стоят нагишом в дебрях конторского ландшафта, среди густых зарослей канцелярского и лабораторного оборудования. В руке у каждого бокал на высокой ножке. Переливается хрусталь, переливается собственная моча. Шаман, одетый в белое, обходит воинов, опуская в подогретый телом напиток трубочки для коктейля, то бишь лакмусовые бумажки. У всех нормальная реакция. Шаман провозглашает тост. Голые адепты дружно опорожняют сосуды с мерцающей желтой влагой и следуют дальше, на очередные проверки.

В новые очереди. Последняя — у дверей комнаты с голыми стенами. Их запускают туда по одному. Приемные испытания длятся четырнадцать дней. И вот осталось последнее. Всю обстановку этой комнаты составляют сдвинутые вместе три-четыре стола на гнутых стальных ножках, перед которыми стоит посередине простая табуретка. Алфик входит, дверь за ним закрывается, назад хода нет. За длинным составным столом сидят неподвижно люди и глядят на тебя. Молча глядят. Немногие метры от двери до табуретки — испытание на психическую выдержку. Но Алфик трогается с места и одолевает эти метры, сам не зная как, доходит до табуретки и садится перед ними. Перед сидящими в ряд членами приемной комиссии. По-прежнему царит молчание. Все смотрят на тебя. Ты один. Язык как средство общения не существует. Словно его и не было. Впервые в жизни Алфик видит воочию Власть. Лицом к лицу. Она непроницаема. Никак не изъясняется. Ничего не говорит. Ей нет нужды называть себя. Она просто есть. Просто глядит. Смотрит в упор на Алфа Хеллота. Его глазами мы встретили ее взгляд.

Борт парома скрипит о привальный брус, на пристани в глубине фьорда закрепляются швартовы. Мы спускаемся по сходням. Низкие дождевые тучи над серыми шиферными крышами неустанно всасывают дым из заводских труб.

— Ну а отец твой, — спрашиваю я, — что он скажет? Не взбеленится?

— Не знаю. Но Констанца не в восторге.

Что ж, вопрос как будто исчерпан. Мы расходимся по своим делам. И тут вновь происходит то, что уже было. Я вижу его, провожаю Алфика взглядом и слышу, как он, придя домой, разговаривает с родителями. Поначалу неясно, точно сквозь стену. В соседней комнате. Слышу не отдельные слова и связные предложения, а только мелодические фразы — материнское высокое сопрано, драматический тенор Алфика да изредка глухой рык отцовского баса.

Он застает ее в гостиной. Констанца читает. Она поднимает глаза. Над ними — перманент, жесткий, точно серая скала, обрамленная снизу осыпью лица. Пальцы непрестанно двигаются. Она вяжет и читает так же естественно, как дышит. Пальцы преображают шерсть в теплую одежду, глаза вдыхают жизнь в летаргические сочетания букв на книжных страницах. Но главная ее страсть совсем другого рода. Уже много лет, как Констанца Хеллот обзавелась счетчиком Гейгера. С этим прибором она исходила вдоль и поперек весь горный край между долиной Сетесдал, Рюфюльке и Хардангером. До последнего времени область эта в основном пополняла копилку национального богатства запруженной дождевой водой по принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Но Констанца полагала, что и в этом унылом непросыхающем краю таится скрытое под выскобленными скалами богатство. А потому каждую весну, вооружась счетчиком Гейгера, она отправлялась на поиски урана. Всякий раз впустую. Горы были свободны — в том числе и от радиоактивности. Ничто не щелкало в наушниках, подключенных к прибору Констанцы Хеллот.

Любому ясно, что такое увлечение запросто могло сделать фру Констанцу Хеллот посмешищем для людей. Но этого не произошло. Во всех иных проявлениях она была надежна, добросовестна, благоразумна и умна. Люди не оспаривали ее убеждение, что уран должен быть — скажем, на Эспеландском увале или на горе Этне. Правда, Алфик никак не мог взять в толк, что за темные страсти заставляют мать все летние месяцы бродить по горам с каким-то странным аппаратом. Не понимал он и какого радиоактивного вещества она доискивается в романах. От вязания хоть прок есть, одежда получается. А про одежду говорят, что она красит человека. Как и перо писателя?

Глаза Констанцы снова устремлены в книгу, но Алфик не интересуется, что она читает.

— Он в подвале, — говорит она; спицы не перестают звенеть. — Вряд ли он будет рад.

Алф Хеллот спускается в подвал. Так уж повелось у Хеллота-старшего — не может он сидеть без дела. Теперь, когда его избрали в секретариат профобъединения, предстоит переезд в Осло, этот дом придется продать. Не мешает кое-что подправить, говорит он, чтобы цену поднять. Стоя на коленях, на миг поворачивает голову, услышав шаги Алфика на лестнице.