Хяртан Флёгстад - У-3

— У вас тут все лето было такое хорошее? — живо интересуется она. И поспешно добавляет: — В смысле погоды.

По ответу почтальона — не по словам, а по тому, как он их выговаривает, — сразу видно, что он из потомков южнонорвежских поселенцев, обосновавшихся в этой долине полтора века назад.

— Лета здесь не бывает, — отвечает он. — Только три месяца плохого санного пути.

— А как же сегодня? — осторожно молвит Линда Хюсэен. — Сегодня-то хорошая погода?

Обжегшись на молоке, она добавляет смиренный вопросительный знак. И почтальон, найдя вопрос заслуживающим ответа, говорит, стоя к ней спиной и закрывая крышку почтового ящика:

— Ага, в этом году лето пришлось на пятницу.

Линда Хюсэен надолго задумывается. Она хорошо воспитанная и вежливая молодая дама.

— Очевидно, была поздняя весна? — делает она новую попытку. Это первая встреча учительницы Хюсэен с Северной Норвегией.

— Какое там! Ничего похожего! Вот когда наст держит в июне, тут уж точно жди ранней весны.

Почтальон забросил свой мешок в фургон и уже садится за руль, когда Линда наконец решается подойти к главному вопросу. Относительно автобуса, когда он приходит и не приходит, когда отходит и не отходит, и можно ли рассчитывать еще на какой-нибудь транспорт.

Автобус ушел. Несколько часов назад. Почтальон хлопает дверцей и уезжает по своим делам. Линда Хюсэен возвращается в здание аэропорта. Диспетчерская уже закрывается, но она узнает, что неподалеку от аэропорта живет водитель такси.

Его зовут Вилфред, у него приятные мелкие черты лица. Линда Хюсэен стоит в дверях, чувствуя себя оскорбленной и одинокой в северных дебрях. Ей надо сегодня попасть в Олсборг. Во что бы то ни стало. Линда говорит приветливо, но все равно так, словно верховные власти на специальном заседании постановили поддержать ее просьбу.

А Вилфред как раз обедает. Пахнет копченой рыбой и молочным рисовым супом. На кухне гремят кастрюли.

Нет, сообщает Вилфред, сегодня он уже сделал свой рейс до Олсборга.

Но Линда должна. Обязана. Это важно. Совершенно необходимо. Правда-правда, позарез нужно, занятия могут начаться в любую минуту — без нее. Ей надо выехать без промедления.

Но раз уж это так важно. Вилфред скребет пальцами щетину на лице. Раз уж это так исключительно важно, почему она не вылетела вчера? Тогда она без проблем добралась бы до места сегодня.

Вилфред возвращается к молочному супу, а Линда Хюсэен бредет по пыльной дороге обратно к аэропорту, говоря себе, что не надо раздражаться. Но раздражение есть и требует выхода. И в приливе гнева она шагает так быстро, что выступивший пот жжет комариные укусы.

За чесанием, чтением и ожиданием проходит еще полчаса; наконец какой-то сержант, сменившийся с дежурства, проникается жалостью. Обдуваемые горячим воздухом из открытых окон, за которыми вибрирует сухое лето, едут они в Олсборг — всего-то десять километров с хвостиком. В небе на северо-западе пылает низкое солнце. Его лучи окрашивают алым цветом брюшко пролетающих через дорогу чаек. Два мальчугана затеяли буйную пляску с комарами и мошкой, и длинные тени на дорожном гравии пляшут вместе с ними. Чем дальше, тем все более тускло, словно догорая, светит солнце; Линда Хюсэен может смотреть прямо на него сквозь пыль и царапины на ветровом стекле. После нескольких холостых заходов ей удается разговорить водителя; он служит на оружейном складе в Бардуфоссе и развлекает пассажирку подробным описанием штыков, и ножей, и ранений, наносимых этим оружием в ближнем бою.

Последнюю часть пути мысли Линды заняты другим, она раздумывает, как расплатиться с водителем. Может быть, чаевые? Маленький знак благодарности? Так она и поступает. Дает одну крону. Линда Хюсэен долго жила за границей. Сержант поворачивается и ошалело смотрит на нее.

«У аборигенов совсем другое понятие о времени, чем у нас. Очаровательно», — записывает в тот же вечер Линда Хюсэен в своем дневнике, подразумевая главным образом флегматичного таксиста и совершенно не подозревая, как реагировал сержант, который ее все-таки подвез. А сей воин, проехав немного в сторону Молсэльва, резко сворачивает к обочине и нажимает на тормоза. После чего выходит из машины и с размаху швыряет в сосновый лес монету достоинством в одну крону. С легкой душой он садится снова в машину, ожидающую с работающим мотором. И когда впоследствии заходил разговор о его элегантной пассажирке, он всякий раз отвечал, что эта городская дама — изящная штучка, хоть спереди гляди, хоть сзади. Уж такая цыпа французская, пальчики оближешь.

А без разговоров, само собой, не обходится. Изысканная городская дама, к тому же из южных областей, к тому же изящная штучка что спереди, что сзади — такие данные не могут пройти незамеченными в новой среде, окружающей Линду Хюсэен. Но она держится с достоинством и тактом. Больше не дает чаевых и не делает подобных ошибок. Все идет хорошо. Начинается учебный год. Программа и учебный план не сулят ничего страшного. Ученики, даже самые рослые и дубоватые, пасуют перед светской дамой из большого города. Смирными овечками сидят перед ее кафедрой и слушают, как она излагает науку о размножении и семейной жизни растений. После чего вежливо прощается и проделывает пешком короткий путь до дома. У Линды Хюсэен никогда еще не было столько свободного времени, и она использует его, чтобы подготовиться к завтрашним урокам и бережно распаковать драгоценные предметы своего багажа, размещая их в квартире, согласно требованиям солидного обывательского вкуса.

В учительской Линда Хюсэен резко выделяется без малейших на то усилий. Дело не только в том, что она красива. Ее окружает особый ореол, который делает ее чужой, отличает от других. Деньги? Происхождение? Образование? Линда Хюсэен?

Фамилия коллегам известна. Людвиг С. Хюсэен — бергенский судовладелец (в прошлом?), немногим уступающий главным тузам этой отрасли. Мувинкель, Вестфал-Ларсен, а там и Хюсэен — все это люди, играющие в «Монополию» фишками на реальном земном шаре. «У нее, надо думать, денег куры не клюют, что занесло ее сюда?» — наверно, спрашивали себя преподаватели средней школы в Молсэльве. Сама Линда Хюсэен ничего не говорила, ни в ответ на невысказанный вопрос, ни о каких-либо иных семейных и личных делах. Не говорила ничего о том, что старик Хюсэен, собственно, происходил из бедняцкого рода, жившего неподалеку от Бергена, и что дегенерация, или окультуривание, или как еще назвать то, что постигло эту фамилию, было следствием породнения с бергенским судовладельческим сословием. За каких-нибудь два поколения свежий красный колер западнонорвежских мелких крестьян выцвел, сменившись бежевым британским аристократическим оттенком. Тела постройнели, а там и вовсе пошли в худобу на британский, западнонорвежский лад. Губы тонкие, изящно очерченные, злые языки могли бы сказать, что тут недалеко и до надменности. Но Линда Хюсэен все равно была красива вневременной нетленной красотой, излучающей мягкий немеркнущий свет. Социальный и географический фон обусловил ее причастность к наиболее урбанистической культуре Норвегии, культуре, которая любовно и ненавистно выпестовала разговорчивых и красноречивых купцов и адвокатов, владельцев табачных лавок и футболистов, а также доблестное поколение рационалистичных ученых и интеллигентов. А еще — эдвардианских женщин будто из другой, начала XX века, эпохи, с нежным голосом, любезным нравом и стертой индивидуальностью, живо интересующихся декоративными цветами, вышиванием и садовыми шпалерами.