Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

В общем, не было у меня его телефона. По почте вообще лучше общаться. Можно сказать что-то, чего ты никогда в жизни вслух не скажешь. А так можно. И нужно даже.

И я так и сказал Ване:

– Нет телефона Никиты. Наверное, поменялся. Ваня, для которого решение попросить у меня его телефон было, мне кажется, поступком, расстроился.

– Ладно, – сказал он, – а он когда приедет?

Я ему честно сказал, что в ближайшее время не приедет. С моей стороны, это тоже было поступком.

– А мы к нему поедем? – спросил Ваня.

Я даже не мог объяснить этот внезапно возникший интерес к Никите и эту настойчивость. Ваня впервые в жизни на моих глазах намерен был добиться своего. И он обдумывал, как это сделать. При этом мне еще предстояло понять, чего он хочет добиться. Он ведь не просто хотел поговорить с Никитой. Он хотел ему что-то сказать. У него было что сказать. И он, кажется, постоянно держал это в голове.

– Пока нет, не поедем, – сказал я.

И буквально через несколько дней я понял, что еду в эту командировку. Я сказал об этом Ване. Он задумался.

– Мы приготовим ему подарки, – сказал он. – Ты когда едешь?

– Еще не скоро, – ответил я. – Через месяц, может.

– Мы успеем, – сказал Ваня.

Прошел месяц. Утром я вылетал в Лондон. Никита должен был либо уже приехать туда из Корнуолла, либо выехать рано утром, как и я.

И накануне вечером я спросил Ваню:

– Вы приготовили Никите подарки?

– Нет, – прошептал Ваня.

– Нет, – сказала Маша.

– Жалко, – я расстроился. – Я думал, у вас все готово. В глазах у Вани я увидел какой-то ужас. Маша была спокойнее его на год и восемь месяцев.

– Но мы же сейчас должны ложиться спать! – с отчаянием сказал Ваня.

Они рисовали Никите полночи. Маша нарисовала море, волны, лодку с парусом. В волнах прыгали дельфин и маленькая рыбка. Дельфин нырял вслед за рыбкой. Я все понял.

Ваня нарисовал елку и что-то под ней. Я сначала толком не разобрал. Мне даже показалось, что по аналогии с Машиным рисунком под елкой должен быть большой гриб и маленький. А вернее, два маленьких гриба. Но потом я рассмотрел рисунок (он был на небольшом листочке) и понял, что под елкой просто подарок, перевязанный ленточкой.

Не сказать, чтобы я был растроган. То есть вообще ничего не сказать. Мне хотелось плакать. Они так сосредоточенно, серьезно и усердно занимались этим, что я чуть не разревелся, когда увидел эти рисунки.

– Папа, – спросил Ваня, как только мой самолет приземлился в Англии, – ты встретился? Что он сказал? Ты можешь дать ему трубку?!

– Подожди немножко, – попросил я. – Мы с ним встретимся вечером. И мы вам сразу позвоним.

– Хорошо, – сразу согласился Ваня. – Пока, папа. Он положил трубку. Он давно научился внезапно прощаться, а я до сих пор не привык, что он делает это так быстро.

Весь день я был занят. С Никитой мы постоянно переписывались. Он был еще в Корнуолле, но вот-вот должен был выехать. Я и сам вряд ли освободился бы раньше позднего вечера.

Сначала он предложил встретиться в одном месте, потом я сказал, что лучше прямо в моем отеле. Я знал, что ночь эта будет бессонной. Я хотел предложить ему поспать остаток утра, который у нас с ним обнаружится, когда уже, наверное, рассветет, в моем номере. Но до этого мы с ним должны были обойти еще полгорода и обо всем поговорить. Так было в прошлый раз.

Потом он написал, что у него еще две пары, и что ехать все-таки очень долго, и что лучше мы перенесем встречу на завтра. Он готов был оказаться в Лондоне в середине следующего дня.

Я написал ему, что на следующий день улетаю в Москву. Это была короткая командировка.

Он здорово расстроился. «Бли-и-и-и-и-и-н! – написал он. – Я должен был приехать вчера. Снять номер в отеле и ждать… Но у меня до сих пор нет твоих координат. Ну и что, я бы все равно тебя нашел… Ну, и что теперь?» Позвонил Ваня. Я ему все объяснил. Он все внимательно выслушал.

– А ты ему рисунки не отдал? – уточнил он.

– Нет, – сказал я. – Я же тебе объяснял…

Мне было очень тошно. Мне было так тошно, потому что во всем этом участвовали шестилетний мальчик, рисовавший елку и подарок, и восьмилетняя девочка, нарисовавшая дельфина, лодку, маленькую рыбешку… Все это было просто невыносимо.

– Папа, – сказал Ваня, – найди его телефон. Я хочу с ним поговорить.

Я понял, что когда-нибудь они разберутся друг с другом сами.

Приходит время, когда ты начинаешь разговаривать с ними на равных. Или, по крайней мере, они с тобой. И ты в который раз уже думаешь, не пора ли закончить писать про них.

Они же все меньше и меньше дети. Маше восемь, Ване шесть. Всего-то, с другой стороны, восемь и всего-то шесть. Но на самом деле все-таки уже восемь и уже шесть.

Иногда я думаю, что Ванины шесть – больше, чем Машины восемь. Или даже чем мои 42.

И продолжать надо вроде бы до тех пор, пока мне есть что сказать о них, пусть даже их словами…

Но потом я прихожу в себя и думаю: на самом деле писать надо до тех пор, пока им есть что сказать. И я вижу: о, им есть что сказать. Они просто не могут выговориться.

И у меня сейчас такое впечатление, что я закончу писать о них только в тот момент, когда они начнут писать обо мне.