Александр Дугин - Элементы #9. Постмодерн

Элементы: Каким должно быть отношение подлинных, традиционных иудеев к сионистскому государству?

Рабби Бек: Они должны отбросить с презрением идею сионизма и сионистского государства.

Элементы: Что Вы хотели бы высказать, обращаясь к неевреям европейского континента?

Рабби Бек: Мое послание очень просто: иудаизм определяет себя как религия, как духовность, основывающаяся на вере и на Торе. Единственный интерес еврейского народа состоит в том, чтобы следовать этой дорогой, которая является его судьбой. Подлинные иудеи — народ совершенно не агрессивный на политическом плане. Будучи верными своей собственной судьбе, они не требуют ничего от других народов. Я прошу поэтому европейцев не приписывать сионистских действий всем евреям. Истинные евреи с глубоким отвращением оценивают сионистские акции. Более того, мы, еврейские традиционалисты, приходим в бешенство, когда сионисты узурпируют термин «Израиль». Неевреи должны понять, что этот термин был украден, узурпирован, удален от своего изначального смысла. Европейцы должны понять, что евреи-традиционалисты и сионисты суть два совершенно различных между собой мира, которые, к тому же, враждебны друг другу. И не верно было бы приписывать одним намерения других.

Между ними немного общего. Первая книга Штирнера попала на прилавки только благодаря тому, что саксонский цензурный комитет счел сочинение результатом расстроившегося ума, то же произошло и с первой книгой Прудона, дозволенной Луи Наполеоном к печати только в качестве образца публичного сумасшествия. Взгляды обоих долго и ошибочно выводили из творчества Вильяма Годвина, сформулировавшего в 20-х годах ХIХ века антитезу "общество плюс мораль против государства и права". Однако Годвин свой анархизм воспринимал как последовательно доведенную до логического финала либеральную идею, а Прудон и Штирнер (по неодинаковым причинам) были антилибералами. Спор о том, кто из этих двоих "патриархов либертарного проекта" воплощает правый, а кто — левый полюс анархизма, начат еще Нечаевым и Бакуниным и не закончен до сих пор.

Если следовать элементарному лексическому анализу оригинальных текстов, то банальная схема: Штирнер — индивидуалист-нигилист, Прудон — социальный архитектор, выглядит сомнительно. — По числу утвердительных эпитетов и содержательных определений словарь Штирнера трижды обошел Прудона. От решения вопроса о том, кто из них воплощает в себе активную, а кто — реактивную, функции всегда зависела сама оценка анархистской программы и либертарного проекта.

Макс Штирнер (Иоганн Каспар Шмидт) — самый экстремальный отпрыск многочисленной семьи немецких младогегельянцев — по "политической некорректности" критики и нонконформизму анализа может поспорить разве что с другим сыном той же семьи — Карлом Марксом. Позднейшие исследователи и биографы, после того, как главный труд Штирнера был переоткрыт заново в 90-х годах прошлого века ницшеанцем Генри Маккаем, пораженные парадоксами "Единственного и его достояния", вообще отказывались всерьез воспринимать этот текст и позволяли себе версии, вроде той, что тексты Штирнера не более чем "интеллектуальная пародия на бауэровский культ критики или изощренная провокация тогдашних саксонских ведомств, призванная гипертрофировать и довести до абсурда негативную диалектику Фейербаха".

Общественное устройство, современное Максу Штирнеру, он оценивал как "диктат одержимых". «Одержимые» — вообще самый частый эпитет, употребляемый Штирнером в отношении современников. Поведение одержимых имеет исключительно ролевую, подражательную природу, оно ни на чем всерьез не основано, главным двигателем такого поведения является конкуренция. В межличностной конкуренции Штирнер видит одну из центральных проблем, отравляющих современность, доказывая что конкуренция личностей на самом деле невозможна, а следовательно, возможна лишь конкуренция их капиталов — стержень буржуазности. Таким образом личность сегодня больше не является личностью и может реализоваться только как форма финансового, интеллектуального, физического или психологического капитала, маркированного на общественном рынке необходимыми институтами конкуренции. Социальная самооценка одержимого как гражданина, семьянина и налогоплательщика ничем не отличается от самооценки другого одержимого, называющего себя "майским жуком", "японским императором" или "святым духом". Здравый смысл посвященного гражданина и маниакальный бред душевнобольного не имеют никакой видовой разницы, кроме массовости распространения. И то и другое является следствием одержимости, порождающей господствующее самоотчуждение любого отдельного «я». Причина одержимости — раздвоение индивида, противопоставление одних аспектов своей уникальности другим и их неизбежное столкновение, ведущее к психодраме, которую Штирнер называл "самоотчуждением".

"Нас выгнали из самих себя", — утверждая это, он подробнейшим образом разъяснял как механика самоотчуждения дублируется обществом. Во-первых при помощи институций — Государство, унижающее тебя; Семья, воспроизводящая роль государства; Частная Собственность, обладающая тобой и использующая тебя как охранника и посредника.

Во-вторых через транслируемые институциями «бесспорные» понятия — Долг, Право, Мораль, Общественное Мнениеи проч., призванные загипнотизировать поддающееся большинство и минимализировать протест одиночек, превратив их в «демонов» для массового сознания.

Свою главную книгу Штирнер рассматривал как учебник по индивидуальной терапии, по истории и анализу феномена одержимости и возможностей выхода из под контроля одержимых. «Выход» рассматривался как два последовательных шага:

а) необходимое освобождение от отчуждения при помощи изучения механизмов, это отчуждение воспроизводящих;

б) самоутверждение, обладание, реализация подлинного (освобожденного) «Я». Превращение «Я» во Владельца, Единственного и Богочеловека.

Если в конце века наиболее экзальтированные поклонники Ницше воспринимали его как нового миссию, то на роль предтечи однозначно избирался Макс Штирнер. Известны дословные заимствования Ницше штирнеровских определений, например о том, что "жизнь по сути своей присвоение, экспансия, наступательный поход". Однако Штирнер, в отличие от Ницше, не продемонстрировал столь образной и подробной иерархии освобождения и моделей применения воли к власти. Автор «Единственного» остановился на уровне предчувствий и деклараций о сверхчеловеке, и полезен он прежде всего как критик нарождающегося либерализма.