Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая

Вот те искусственные крепы, какими спутываются набалованные бродяжничеством и тюрьмою люди с теми людьми, у которых сердито сердце от житейских неудач, а пожалуй, и от той же забалованности. Арестанты забывают на время пути по этапам свою бродячую повадку; приставники, в свою очередь, должны поступиться кое-какими из своих личных прав. В итоге у тех и других выходила круговая порука, взаимное обязательство жить между собою мирно и ладно. Отсюда замечательная случайность: арестанты с этапов и с этапной дороги почти никогда не бегут. Бывают примеры, но очень редко, и те выпадают большею частью на Забайкалье, на места, соседние каторгам или на пустынные вроде стран Заленских; [9] Пустыни по тракту в Якутск и дальше до Охотского края и Камчатки с двумя винокуренными и одним солеваренным Охотским заводом издавна служили исключением для этого правила. В конце прошлого и в начале нынешнего столетия ссыльные организовались очень часто в большие разбойничьи шайки. В 1832 г. высшее правительство узнало, что при внимании конвойных в небольшом числе ссыльные делали побеги и производили грабежи, а потому указом 26 февраля установило на этом пространстве в 400 в. три этапа. а, кажется, чего бы легче и удобнее: у самой дороги такая лесная треща, что стоит вскочить в нее — с собаками не сыщешь, особенно если не зимнее время, не лежит снег глубокими сугробами, а стоит весна-красна или лето жаркое, трава-мурава шелковая, а промеж ней всякое коренье сладкое и ягоды рдяные. Стоит, сговорившись всем, крикнуть «уру», чтобы вся партия разом схватилась с места и брызнула, что вода из чана, в разные стороны. Что тут каких-нибудь 20–30 конвойных противу ста или попредстали принять могут? И на плечах-то у них старые кремневые ружья с осечкою. Да не в том дело.

— Бежать с этапа невыгодно, — уверяли бывалые арестанты, — да и артель наша такого дела не терпит. Умелые начальники так сказывают: "Делайте, братцы, что хотите, а мне чтобы ни одного беглого в партии не было. Урвется который, всю партию к цепи прикую". А наложат цепь — для нашего брата ни в которое время хорошо не бывает. Летом эта цепь суставы ломает, зимою от цепи все кости ноют. На нашей партии один раз стряслось такое дело: наложили! На морозе цепь настыла, холоднее самого мороза стала, и чего-чего мы на переход-от этот не напринимались! Мозг в костях, кажись, замерзать стал, таково было маетно и больно, и не в людскую силу и не в лошадиную!.. [10] Освобождали от каната, т. е. цепи железной, за 2 коп. с человека, каковые деньги удерживались из кормовых.

- У нас (говорили другие ссыльные) из нашей партии единожды бежал молодой да небывалый, горяченький. Екнуло сердце и суставы затрещали прежде времени. Думали: цепи не минуем, а зима во всей силе. Собрались мы в кучу, потолковали, померекали, пришли к начальнику: так, мол, и так, ваше благородие. А вы нам сделайте эту милость: пустите на поиски! Мы вам этого беглого сыщем, чтобы вам со счету не сбиваться и перед начальством своим не ответствовать.

— Ладно! — говорит.

Офицер был старый, свое дело знал, да знал он и нашего брата; чуток был на варнацкое слово. [11] Варнацкое слово, варнацкая честь — условные названия хорошо известного сибирякам нового элемента в народном духе. Основание его лежит на тех же самых данных, какими руководствуются купцы, вверяя на честное слово, по одной накладной, товары возчикам, а смысл самих слов сделается окончательно понятным, когда обнажатся в последующих наших рассказах тюремные тайны. Слова варнак, чалдон — бранные прозвища, адресуемые сибирскими старожилами всем беглым из тюрем, с заводов и с мест поселения и водворения.

— Ступайте! — говорит и конвойных нам не дал. Пошли мы от своей артели, пошли на ее страх, сами из себя и сыщиков выбрали. В лесу сделали облаву. Проходили ночь, много утра, на другой день взяли. В полудень через сутки сошлись, где сказано, и к начальнику привели прибылого да новенького: бежал от нас молодой парень лет восемнадцати, а наши ребята старика сгребли, лет пятидесяти. Старик бродяга был, на бегах, а бродяг в сибирских лесах, что пня, не искать стать.

— Не того привели! — сказывает офицер.

— А вам, мол, ваше благородие, не все равно?! Подумал начальник, согласился принять этого.

Был бы, значит, счет верен, а там наводи справки, на чьем этапе смена сталась.

— Ну а старик? — спрашивал я.

— Ломался, упирался на первых порах, дело известное. Мне-де, слышь, и погулять хочется, и кого-де вы еще мне подставите: может, каторжного, может, бессрочного… и в лесу-де мне не в пример лучше, чем с вами… Сказывал много, всем нам слова его смешны даже сделались.

— Ты, мол, стар человек, а глуп очень. Черт тебе мешает в Иркутске сказаться: я-де не я, по ошибке за другого в список включен. Там начнут казенные справки делать, а ты сиди в тепле. На морозе-то, мол, дурак, хуже, да и не на всякий день харча промыслишь, а в остроге казенный.

Подумал старик, сдаваться стал. Обсказывает:

— Не осерчало бы начальство которое…

— А тебе, мол, с ним детей крестить! Пущай серчает, пущай справляется, не что ему делать, начальству-то твоему! вишь, пожалел!.. Ты думаешь, на спину-то тебе оно крест повесит за то, что ты волком-то по лесам бродил? Этого, брат, баловства и в Рассее не любят.

Старик опять подумал, а мы ему ото всей артели рубль серебром положили: согласился. И пошел этот старик с нами. После будет сказываться непомнящим. Так его начальство и писать везде и всегда станет.

Обычай меняться именами, любовь к псевдонимам на этапах сильнее, чем в других местах каторжных. Иногда за самое ничтожное вознаграждение соглашается бобыль-поселенец сказаться каторжным для этапов, чтобы объявиться потом поселенцем вблизи самой каторги, когда облагодетельствованный им, прикрытый его званием каторжник остался далеко назади и где-либо в волости воспользовался более легкими и льготными правами посельщика. Обычая этого не остановило и строгое решение загона, повелевающего поселенца с псевдонимом оставлять на каторжной работе 5 лет, а каторжному, по наказании на месте ста ударами лоз, к двадцатилетнему сроку прибавлять еще 5 лет. Обмен именами не прекратился и между поселенцами, несмотря на то, что обоим предстояло пробыть за то на заводской работе по два года.

Другой случай, переданный нам очевидцем, поразительно доказывает отсутствие в арестантской партии стремлений к побегу и возможность существования таких стремлений при том плотном устройстве артели, в каком неизбежно шествует каждая партия.

Дело было около Тюмени. Партия состояла из трехсот человек. Пришла она в полуэтап, всегда тесный и непоместительный. Целью сделки было желание партии идти следующие лишние версты, чтобы отдохнуть в этапе, и отдохнуть подольше, с зачетом выигранного времени. Офицер согласился. Партия пошла вперед после коротенького отдыха. С дороги, вопреки ожиданиям, бежали трое. Офицер собрал партию в круг, выбранил всех, раскаялся в своем доверии и крепко пригрозил. Партия почувствовала неловкость своего положения и всю ответственность приняла на себя. Тем же путем облавы, через выбранных доточников-скороходов и бывалых бродяг, но также без конвойных, добыли арестанты к следующему утру всех троих беглецов своих. Привели их к начальнику. Офицер возымел желание наказать и, не встретив со стороны товарищей противодействия, дал каждому по сто розог.