А. Лаврин - 1001 Смерть

Передовые солдаты уже ворвались во дворец и, никого не застав, принялись, как водится, шарить повсюду. Они вытащили его из убежища и стали допрашивать, кто он, и не знает ли он, где Вителлий, — они не знали его в лицо. Он солгал и вывернулся, но скоро был узнан; тогда он стал кричать без умолку, чтобы его пока оставили под стражей, хотя бы в тюрьме — он что-то скажет, важное для жизни Веспасиана. Наконец, связав ему руки за спиною, с петлей на шее, в разодранной одежде, полуголого, его поволокли на форум.

По всей Священной дороге народ осыпал его издевательствами, не жалея ни слова, ни дела: за волосы ему оттянули голову назад, как всем преступникам, под подбородок подставили острие меча, чтобы он не мог опустить лицо, и всем было его видно; одни швыряли в него грязью и навозом, другие обзывали обжорой и поджигателем, третьи в толпе хулили в нем даже его телесные недостатки. Действительно, был он огромного росту, с красным от постоянного пьянства лицом, с толстым брюхом, со слабым бедром, которым он когда-то ушибся о колесницу, прислуживая на скачках Гаю. Наконец в Гемониях его истерзали и прикончили мелкими ударами, а оттуда крюком сволокли в Тибр.

ВОЛОДАРСКИЙ В. (псевдоним, настоящее имя и фамилия Моисей Гольдштейн) (1891–1918) — комиссар (министр) по делам печати, пропаганды и агитации в первом большевистском правительстве.

20 июня 1918 г. Володарский на автомобиле направлялся на очередной митинг. В это время в Прямом переулке за часовней его уже поджидал эсер-боевик Сергеев.

О покушении на Володарского сохранились показания его шофера Гуго Юргенса.

«…Из Смольного, около семи часов вечера, поехали на фарфоровый завод. Я перед этим сказал Володарскому, что у меня мало бензина, на то он ответил: «Доедем и там достанем».

Мы приехали в районный Совет около фарфорового завода. Туда зашел Володарский и находился там минут восемнадцать. Мимо нас проехал Луначарский. Одна из женщин, сопровождавших Володарского, остановила Луначарского и о чем-то с ним говорила. Потом вышел из Совета Володарский, и женщина сказала ему, что Зиновьев на фарфоровом заводе. Мы поехали дальше: Володарский и с ним две женщины. Едва доехали до «Кассы» — бензин кончился. Я сказал об этом Володарскому. Он вышел из машины с женщинами и хотел идти в районный Совет.

Когда мотор остановился, я заметил шагах в двадцати от мотора человека, который на нас смотрел. Был он в кепке темного цвета, темно-сером открытом пиджаке, темных брюках. Сапог не помню.

Бритый, молодой. Среднего роста, худенький. Костюм не совсем новый, по-моему рабочий. В очках не был. Приблизительно 25–27 лет. Не был похож на еврея тот черный, а он скорее похож на русского.

Когда Володарский с женщинами отошел от мотора шагов на тридцать, то убийца быстрыми шагами пошел за ними и, догнав их, дал, с расстояния приблизительно трех шагов, три выстрела. Направил их в Володарского и женщин, которые с тротуара убежали к середине улицы, а убийца побежал за ними. Женщины побежали к Совету, а Володарский, бросив портфель, засунул руку в карман, чтобы достать револьвер. Но убийца успел подбежать к нему совсем близко и выстрелить… в грудь.

Володарский, схватившись рукой за грудь, направился к мотору, а убийца побежал по переулку по направлению к полям. Когда раздались первые выстрелы, то я испугался и спрятался за мотор. У меня не было револьвера.

Володарский подбежал к мотору. Я поднялся к нему навстречу и поддержал его. Он стал падать. Подбежали его спутницы. Посмотрели, что он прострелен в сердце. Потом я слышал где-то за домом был взрыв бомбы.

Володарский скоро умер. Минуты через три. Ничего не говорил, ни звука не издавая.»

Минут через пять подъехала автомашина. Из нее вышел Зиновьев, большевистский лидер Петрограда. Склонился над Володарским.

— Бензин кончился, — сказал шофер.

— Возьмите у нас немного бензина. Труп немедленно отвезите в ближайшую больницу…

Семянниковская больница оказалась запертой. Одна из женщин долго стучала в дверь и окна. Вышел человек в военной форме, поглядел равнодушно и сказал: «Мертвый, чего тут смотреть…» Спутницы Володарского запротестовали, потребовали тщательного медицинского осмотра. Тогда вышла женщина-врач и, кое-как осмотрев раны, подтвердила: мертв.

ВОЛОШИН Максимилиан Александрович (1877–1932) — русский поэт и художник.

Последние 10 лет жизни Волошин почти безвыездно жил в своем доме в Коктебеле. Это место пользовалось популярностью у советских литераторов, любивших отдохнуть в Крыму, и к Волошину нет-нет да и наведывались друзья— писатели. Так, в июле 1932 г. к Волошину заехал Николай Чуковский (сын Корнея Чуковского). За несколько дней до этого у Волошина случился удар (что-то вроде инсульта).

«Макс, необычайно толстый, расползшийся, сидел в соломенном кресле, — вспоминает Н.Чуковский. — Дышал он громко. Он заговорил со мной, но слов его я не понял — после удара он стал говорить невнятно. Одна только Марья Степановна [13] Жена Волошина. понимала его и в течение всей нашей беседы служила нам как бы переводчиком.

При все том он был в полном сознании. Когда я сказал ему, что стихи его пойдут в «Новом мире», лицо его порозовело от радости. Снова и снова почти нечленораздельными звуками просил он меня повторять привезенную мною новость.

Через несколько дней Он лежал в саду перед своим домом в раскрытом гробу. Гроб казался почти квадратным — так широк и толст был Макс. Лицо у него было спокойное и доброе — седая борода прикрывала грудь. Мы узнали, что он завещал похоронить себя на высоком холме над морем, откуда открывался вид на всю коктебельскую долину. Гроб поставили на телегу, и маленькая процессия потянулась через накаленную солнцем степь. До подножия холма было километра три, но мы сделали гораздо больший путь, так как обогнули холм кругом — с той стороны на холм подъем был легче. И все же лошадь на холм подняться не могла, и метров двести вверх нам пришлось нести гроб на руках.

Это оказалось очень трудным делом. Макс в гробу был удивительно тяжел, а мужчин среди провожающих оказалось только пятеро… Солнце жгло немилосердно, и, добравшись до вершины, мы были еле живы от усталости. Отсюда мы увидели голубовато-лиловые горы и мысы, окаймленные белой пеной прибоя, и всю просторную, налитую воздухом впадину коктебельской долины и далекий дом Волошиных с деревянной башенкой, и даже дельфинов, движущихся цепочкой через бухту. Знойный воздух звенел от треска цикад в сухой траве. Могильщики уже вырыли яму, гроб закрыли крышкой и опустили в светло-рыжую сухую глину. Чтец Артоболевский, высокий, худой, в черном городском пиджачном костюме, прочел над могилой стихотворенье Баратынского «На смерть Гете»: