Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 1

Товарищи, еще одна просьба, эта просьба следующая. Нужно сказать: и на местах и здесь трудной работе следственной комиссии мешают эксцессы отдельных лиц. Они основаны на недоверии. Но ведь мы взываем к тому, чтобы люди работали в нашей среде, так что о недоверии речи быть не может. Если не может быть здесь недоверия, то подсудимых во что бы то ни стало нужно сохранить здесь до суда. Помните, товарищи, что наше расследование продолжается, что изо дня в день, из недели в неделю они нам нужны, чтобы распутать тот клубок, который они сами запутали, и в этом отношении нам нужно удерживать тех, кто не осведомлен, кто говорит: «Да что с ними разговаривать? Совершенно ясно, что они виноваты». Так деятели старого режима стремились мешать говорить тем, кто мог бы говорить о их преступлении. Этого делать и допускать нельзя. Я, товарищи, хотел бы, чтобы это дело было окружено доверием. Я, да и все другие члены комиссии, готовы дать все возможные объяснения.

Вы понимаете, что по самому свойству работа не может быть гласной, тем не менее печать уже информируется все больше и больше. Но нужно дорожить ячейками страны, нужно, чтобы вы, встретившись с ними, выслушав наши изустные комментарии, могли бы к мертвым строчкам, которые вы читаете на страшных [*] «страшных», надо : «страницах». [ Прим. В.М. ] газет, добавить точное изложение точки зрения комиссии.

Вот, товарищи, моя точка зрения, вот точка зрения нашей комиссии, вот то, что мы сделали. Мы считаем, что мы должны работать над этим делом с большой выдержкой. Мы должны заботиться о том, чтобы исследовать глубоко. Мы должны позаботиться о том, чтобы их мудро судили и мудро обвинили, если их вина подтвердится. А она подтвердится несомненно. Только такое сдержанное, глубокое, спокойное, я бы сказал, величавое отношение – ваше и других групп народных – к этим процессам, только оно достойно тех великих событий, которые мы переживаем, той величайшей в мире революции, которую вы и ваши братья совершили».

Эта речь председателя комиссии, профессионального юриста, произнесенная накануне июльских дней, производит странное впечатление оторванным от жизни юридическим идеализмом. Речь рисует сильные стороны дела комиссии, но рельефно и выпукло вскрывает и слабые стороны этого дела.

Чрезвычайная следственная комиссия разделила судьбу всех начинаний Временного Правительства. В законоположениях комиссии и всей ее деятельности – обычная для Временного Правительства недоговоренность, половинчатость, двойственность. Созданная революцией, комиссия не имела сил, да, пожалуй, и не чувствовала охоты возвыситься до революционного отношения к объекту своих расследований. Отбросив в сторону средних и низших агентов режима, комиссия сосредоточила свое внимание на особах первых трех классов и обошла молчанием царя, «представителя верховной власти». Из двух задач, поставленных комиссией, не была выполнена основная задача – собрать следственный материал, достаточный для изобличения и осуждения высших сановников империи. И не потому не была выполнена эта, можно сказать, священная и первая задача следственной комиссии, что работа ее была прервана Октябрьской революцией, а потому, что в своей деятельности комиссия была связана по рукам и ногам существовавшим сводом законов и отточенным и ухищренным юридическим мышлением почти всех ее членов. Применяя к деятелям старого режима созданные ими же законы, комиссия оказалась стесненной законами об амнистии, изданными Временным Правительством, ибо оказалось, что амнистия, которая по смыслу революции должна была освободить от ответственности за преступления, совершенные во имя борьбы за революцию против правительства, покрыла и преступления, совершенные во имя борьбы с революцией за правительство против народа. Классический пример: жандармский полковник с ведома директора Департамента полиции устраивает побег осужденному на каторжные работы революционеру, завербованному им в секретные сотрудники. Казалось бы, вот случай, когда можно предать и того и другого суду за устройство побега по статье, довольно сурово карающей, но преступники, подводимые под эту статью, уже амнистированы. Связывал действия комиссии и закон о давности. Ни одного процесса (кроме сухомлиновского, материал для которого был собран до комиссии) комиссия не поставила, да и жалеть об этом не приходится: как ни доказывал в своей речи на съезде Советов председатель комиссии правильность юридического подхода, процессы, почти все сводившиеся к «превышению и бездействию» власти, были бы в революционное время просто смешны. Общее содержание преступлений сановников первых трех классов – обман народа, и вдруг это огромное содержание оказалось бы замкнутым в формуле бездействия и превышения власти.

Но не чувствуя ни сил, ни возможности выполнить основную следственную задачу, комиссия направила свою деятельность в область, подведомственную скорее ученому историческому обществу, а не чрезвычайной следственной комиссии, – область исторического расследования, подбора письменных и устных свидетельств к истории падения режима. В этой области работа комиссии была много плодотворнее, чем в криминальной. В своих заседаниях она допросила не только целый ряд подлежащих следствию сановников первых трех классов, но и целый ряд общественных деятелей разного калибра: от Родзянко и Гучкова до Бурцева и Чхеидзе. Все допросы были застенографированы. Конечно, показания и объяснения, данные в комиссии, – разной искренности и разной значительности, но в совокупности они дают богатейший материал по истории падения режима, дают подробности и краски для широкого полотна и действительно дают разнообразную аргументацию на тему о решительной неизбежности русской революции. И даже те допросы, на которых «особа высших классов», какой-либо министр, явно старается отмолчаться и дать минимум фактических сведений, ценны тем, что дают характеристику героя допросов. В этих показаниях, допросах и объяснениях встают во весь рост ничтожные и в своей ничтожности зловещие фигуры деятелей старого режима, министров и проходимцев, рисуется картина гнуснейшего и отвратительного развала. Накануне революции мы жили неподдававшимися проверке слухами и рассказами о необыкновенных подвигах этих дельцов, и, правду сказать, не верилось этим чудесным рассказам, и приходилось в умственном представлении процентов пятьдесят относить за счет сплетнических вымыслов, но прочтите теперь допросы Хвостова, Протопопова, Белецкого и вы увидите, что действительность не только подтверждает рассказы на все сто процентов, но идет и дальше этих «сплетен». С этой точки зрения допросы читаются, как роман.