Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

Через час примерно, вся в гирляндах вьетнамок, неслась на всех парусах домой – на базу. Издали уже вижу – в Голубятне толпится куча народу. Просто кишмя кишит!

Вот уже десять дней, как мы не собираемся по вечерам у меня. Не то, что было вначале – каждый вечер – сладкие посиделки, чай пьём со всякими вкусностями… Сгущёночку-варёнку подъедаем… Просто болтаем – ляля-тополя… Дети страшилки рассказывают про то, как гигантский муравей откусил голову спящему на пляже мальчику или про то, две огромные чёрные клешни утащили девочку на дно морское. Когда она заплыла в одну удалённую, но очень красивую бухточку… Особенно если к ночи вдруг да соберётся непогода – ветер или дождь… Жуть как сладко было слушать эти глупые ужастики. Затихнут, подавленные страшным видением и долго молчат, только яростно хрустит карамель на зубах…

Однако в моё отсутствие толпы в Голубятне не собирались, хоть замка я и не вешал. Помещение закрывалось на символическую щеколду. И чемодан мой стоял там, безо всякого запирательства. В нём лежали отрядные деньги на всё лето, зарплата за три месяца, которую нам выдали в детском доме авансом, отрядная аптечка и разные хозяйственные мелочи. Завидев такое скопление народа наверху, я легкомысленно обрадовалась – ждут… соскучились, хорошие они у меня… хоть и порой вреднючки…

И любят меня… а я их… нет?

Теперь мне уж казалось, что я всё придумала, что не было никакого развала отряда. Что весь этот морок от жары… А я цепляюсь к ним, старая болтунья…

Так, бормоча себе под нос радостные глупости, я взбиралась по склону наверх, к нашей Голубятне. Гирлянды вьетнамик на шее, камера на плече, в руках сумка с фруктами для передачи в Москву дочкам (как раз уезжала стершенькая хозяйки). Прямо у ступенек наткнулась на прильнувших друг к другу Лису и Медянку. Заметив меня, они шустро отскочили в разные стороны. Однако Медянка резво обогнав меня, взбежал наверх. Там стало тихо, голоса понизились до шёпота.

Но едва одолеваю верхнюю ступеньку, как слух резанул дикий вопль:

– Наша мамка пришла!

– Молочка принесла!

И полезли в сумку, вытаскивая недозрелые персики, надкусывая их и тут же бросая на пол, сплошь усыпанный ореховой шелухой. Что-то подозрительное послышалось мне в этих воплях. Конечно, мне очень не понравилась и бесцеремонность, и сами эти наглые выкрики, нарочито глумливые, дурацкие какие-то… Но всё же было и ещё что-то новенькое во всём этом безумном кошмаре – никогда ещё так развязно и нагло они не вели себя в моём присутствии.

Правда, тогда, в начале учебного года, они, случалось, хамили-и не раз… Но кто я тогда была для них? Тётя с улицы. Добрая, простодушная дура. Дура, добротой которой можно и нужно попользоваться, да побыстрее, пока не докумекала – что к чему. Да и хамили они тогда больше по привычке, чем по злому умыслу…

– Уррра! Вьетнамцы приехали! – Мне!

– А мне?

– И мне!

– Ребята, – говорю я спокойно, – во-первых, добрый вечер.

– А во-вторых?

– Во-вторых, вьетнамки только тем, у кого потерялись или порвались шлёпки.

– А я тоже свои потерял! Во, сарите! – кричит громче всех Бельчиков и дрыгает ногой так, что его тапка, ударившись о потолок, отлетает в распахнутое окно.

– Спустись и немедленно принеси свою обувь.

– А как правильно сказать – шлёпанце или шлёпанцу? – кричит Огурец.

– Шлёпанцем. Как вот врежу по заду, быстро сообразишь, как надо вести себя в присутствии воспитателя, – уже сердито говорю я.

Видя, что Бельчиков и не намеревается исполнять мой приказ, я решительно направляюсь к нему. Предполагая, – и правильно! – что ничего хорошего за этим не последует, он самолично, не дожидаясь моей помощи, кубарем скатывается по лестнице и уже откуда-то снизу, с приличного удаления выкрикивает:

– Размечталась!

Пока я воюю с Мамочкой, остальные внимательно за всем наблюдают, искоса поглядывая и на вьетнамки.

– Ну, выбирайте, – говорю я им.

Копаются в куче пляжной обуви, разочарованно бросают вьетнамки на пол.

– Что такое?

– В прошлый раз лучше были. А это фигня какая-то…

– Ребята, – говорю я. – Платить по пять рублей за пару, чтобы вы тут же бросили их на пляже, я больше не хочу.

– А эти сколько стоят?

– Рубль восемьдесят пара.

– Дешёвка.

– Они удобные, это хорошая пляжная обувь. Носить можно, – говорю я, на мне точно такие же шлёпки.

– Так не ваши же деньги!

– Деньги отрядные. Именно поэтому мы и не будем ими разбрасываться.

– Паршивые они, эти шлёпки…

– Ладно, ладно… – успокаиваю детей, – а вот смотрите, что ещё.

– Что?

– Угадайте.

– Торт!

– Да нет же, ну… это… самая настоящая…

–.. самая настоящая фигня! – подсказывает Бельчиков, засовывая голову в дверь Голубятни.

– Самая настоящая кинокамера, – говорю я и демонстрирую покупку.

– А на фиг она нужна?

– Фильмы будем снимать.

– А что, артисты к нам придут?

– Зачем, мы сами будем играть в своём кино, – говорю я, заряжая камеру.

– Ништяк!

– Сами сценарий сочиним, режиссуру придумаем, и сами роли исполним. Здорово, да? – весело уже говорю я, стараясь не думать о раздрае, учинённом в Голубятне в моё отсутствие.

Тут дети мгновенно оживились.

– А точно, давайте снимем фильм «Огурец на ранчо дона Педроса»!

– Ой, лучше «Дикарёнок первый раз в метро», Ханурик на главную роль.

– Не, ребя, лучше «Мамочка – лучший друг сочинских бандитов»!

– Дурак, «Друг индейцев», и Гойкой Митичем буду я. – А кто заместо Мурлона Брандона?

– Огурец, он же у нас газеты читать умеет.

– Вот загнул!

– Из него такой шериф, как из меня…

Гогот.

– А кто будет Диком Харрисом?

– Жигалов.

– Не, Жигал вылитый Полу Макаров.

– Тогда мюзикл забацаем!

Вот они, «плоды просвещения». Что за каша у них в голове?

– Ну а мне роль дадите? – спрашиваю я.

– А пусть Ольга Николаевна будет Моникой Витти!

– Только пусть парик купит. – Лису пострижём.

– Точно, ребя, давно Лис не стригли. Я вздыхаю и говорю серьёзно:

– Да уж… Мне, если и играть в вашем кино, то разве что бабку ёжку на метле. Что это вы тут намусорили, а?

Беру веник, чтобы подмести в Голубятне.

Тут Бельчиков снова заглядывает и сообщает: – Айда. Бабы свалили!

– Айда! – командует Огурец, и они друг за дружкой, уже забыв обо мне, выбираются из Голубятни.

– Ну, куда же вы, поможете хоть порядок навести? – кричу я им вслед. – Всё тут мусором завалили!

Однако мой сердитый вопль остался без ответа. Выглядываю в окошко – из комнаты мальчиков, что внизу, в сарайчике, гуськом тоже, выходят девицы. Что там у них было? Тайная сходка?

– Давай поживее! – подаёт голос Лиса.

Мальчишки подтянулись, они о чём-то между собой пошептались и стайкой двинули на базу, а я принялась наводить порядок в разорённом помещении. В душе моей творилось нечто ужасное. Плохо было и то, что они так себя вели, и то, что кинокамера не произвела на них должного впечатления, и то, что наглость их не была уже бравадой – это было, увы, выражением их настоящего отношения ко мне.