Йохен Ланг - Протоколы Эйхмана.Записи допросов в Израиле

ЛЕСС. И какова же была ситуация в Вене в конце марта 1938 г., как раз через две недели после так называемого взятия власти?

ЭЙХМАН. Она была в известном смысле очень простой: он сказал мне, что на этом деле поставлена точка, оно закрыто - все еврейские функционеры сидят за решеткой. Это был первый раз, когда я столкнулся с практикой. До тех пор я только сидел за письменным столом. И я сказал доктору Эбнеру, как обстоит дело в старом рейхе (так в то время принято было говорить): надо способствовать эмиграции. Все, что на пользу эмиграции евреев, разрешено. В Германии, сказал я ему, сионистское объединение имеет возможность свободно действовать, религиозные организации могут функционировать, если они выступают за эмиграцию; и надо бы дать какую-то возможность политической жизни евреям и в Вене и во всей восточной провинции, в "Остмарк" - так в то время называли Австрию. Эбнер дал мне список еврейских политических функционеров, которые были уже в заключении, а я попросил его, чтобы по возможности мне привели того или иного... ну, кто повыше рангом, чтобы я мог с ними побеседовать, - ведь я все еще служил в СД и карательных функций не имел. Если мне что-то нужно, надо было обращаться в гестапо с просьбой. Я не помню, кого мне привели; были несколько человек, но они мне показались слишком старыми, не энергичными, слишком осторожными. Так мне, во всяком случае, казалось. Пока я не наткнулся на доктора Лёвенгерца, доктора Рихарда Лёвенгерца. А господа, которых приводили сначала, я их будто вижу перед собой и теперь, остались на свободе, их не посадили... Их уже не вернули в тюрьму, их отпустили. Это в первые дни, когда был переворот, революция, - тогда их арестовали. Я дал доктору Лёвенгерцу бумагу и карандаш и сказал ему: "Пожалуйста, вернитесь туда еще на одну ночь и напишите мне, как бы вы это дело организовали. Как бы вы этим управляли. Суть: форсированная эмиграция". Я должен добавить еще одну вещь, о которой не забывал никогда. Доктор Лёвенгерц, доставленный ко мне из тюрьмы, был, разумеется, возбужден и говорил сначала какую-то неправду. Тогда, не совладав с собой от гнева, чем я в нормальной обстановке не страдаю, - не знаю, что на меня тогда нашло, - я вышел из себя и дал ему пощечину. Не такую пощечину, чтобы причинила боль, конечно, нет - у меня не такие кулаки... Но я этого дела никогда не скрывал. Потом, когда я был уже штурмбаннфюрером или оберштурмбаннфюрером, я рассказал об этом случае моим подчиненным, офицерам, рассказал в присутствии доктора Лёвенгерца и извинился перед ним. Я это сделал сознательно. Пожалуйста, вы можете проверить, у вас достаточно возможностей. Потому что и потом, в моем отделе, я не терпел, чтобы на кого-нибудь оказывали физическое воздействие. Вот причина, почему я - в военной форме и в присутствии моих людей - извинился.

ЛЕТОПИСЕЦ. Высшей государственной инстанцией для всей Австрии стал 14 марта 1938 г. гауляйтер Пфальца и Саарской области Йозеф Бюркель. Австрийским партийным фюрерам, обуреваемым завистью и раздираемым интригами, приходится мириться с тем, что на все ключевые должности ставят важных шишек из Берлина. Все антиеврейские законы и установления рейха действуют теперь и здесь. То и дело приходят всё новые. Религиозные еврейские общины на всей территории, подвластной Гитлеру, теряют с 28 марта статус публично-правовых корпораций и должны зарегистрироваться как общественные организации. Каждый, кто согласно "нюрнбергским законам" считался евреем, был обязан до начала второго полугодия 1938 г. подать декларацию об имуществе. В августе евреев обязали обозначить свое происхождение, добавив себе второе имя - "Израиль" или, соответственно, "Сара".

ЭЙХМАН. Этот доктор Лёвенгерц принес на следующий день свою концепцию, и я нашел ее весьма подходящей, его план можно было сразу же привести в действие. Д-р Лёвенгерц сам предложил, чтобы его назначили главой еврейской общины, с чем я согласился; но назначить его я не мог, это было в компетенции гестапо. В первые же дни новой еврейской организации д-р Лёвенгерц и его сотрудники обратились, естественно, с пожеланиями. Насколько я помню, был снят арест с еще имевшихся счетов в банках. Были разрешены еврейские организации. Восстановили запись актов гражданского состояния в еврейской общине, отправление религиозных обрядов. Короче говоря, обстановка разряжалась, но, конечно, все это при условии, что община будет способствовать эмиграции. Тем настойчивее, чем нервознее пытались ускользнуть от понуждения со стороны партии и в какой-то мере государственных служб отдельные евреи. В такой напряженной обстановке многие возможности терялись - некоторые чиновники нарочно ставили палки в колеса желающим уехать евреям, просто из садистских побуждений. Обычные приемы - вот у вас здесь не так написано! Идите! И однажды д-р Лёвенгерц и несколько его сотрудников говорят мне: "Гауптштурмфюрер, - или я был тогда оберштурмфюрером? - так дальше нельзя". И они предложили мне, чтобы я или централизовал все процедуры, или сам договорился с представителями разных ведомств, чтобы обращающимся туда по вопросам эмиграции евреям не чинили препятствий. И в тот же день у меня созрела идея: нужен конвейер - на него кладут заявление и прочие полагающиеся документы, а с него сходит заграничный паспорт. И я предложил моему непосредственному начальнику доктору Штальэккеру, чтобы он добился от рейхскомиссара Бюркеля указа о создании в Вене центрального учреждения по эмиграции евреев и чтобы все прочие ведомства - полицейпрезидиум, министерство финансов, гестапо, валютный отдел - короче, все инстанции откомандировали туда сотрудников. Они там будут сидеть рядом, вдоль всего этого "конвейера" под контролем сотрудника венского отдела СД, т.е. моим. После того как указ был подписан, последовало вето из Берлина, поскольку в истории всей этой управленческой механики подобного решения еще не бывало. Меня сравнивали... Ну, в Берлине заговорили о некоем "малом президиуме", при котором центральные инстанции попали под надзор полиции, т.е. в мое подчинение. Но потом эти трудности в Берлине были сглажены. В Вене мы их не замечали. Все службы работали совместно. При "конвейере" сидели и люди из еврейской общины, от шести до четырнадцати человек, в зависимости от того, каков был наплыв посетителей. Бывали дни, когда обращалось до тысячи человек. Многие пытались на этой ускоренной эмиграции заработать, отхватить свой куш. Например, в национал-социалистическом Союзе правоведов были адвокаты, которые не желали, чтобы отдельно взятый еврей сам обращался к нашему "конвейеру", они желали его консультировать, за соответствующую плату, естественно. Были и "аризаторы", которые бросались на еврейские предприятия, желая ими завладеть. Поэтому было предложено основать так называемые эмиграционные фонды, наделив их правом распоряжаться собственностью, которую не разрешено вывезти за границу.