Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

Благодаря Комиссарову, взявшему на себя большую часть лежавшей на мне до его приезда тяготы личных моих сношений с Распутиным, и внесенному порядку в наши отношения к Распутину, мне удалось кое-как наладить свою жизнь. Личной жизни я в то время не знал. Утром с 9 часов ко мне являлись те лица, которым я назначал прием на квартире, в силу тех или других причин, затем, несмотря на мои просьбы к Распутину, его просительницы все-таки являлись ко мне на квартиру с его письмами, но так как в это время жена моя еще не выходила из своей комнаты, то я и с этим мирился и принимал их всех в очередь; потом приезжал Комиссаров, и я с ним ехал к Хвостову, а после этого к себе на Морскую, где уже ждали меня пришедшие с докладом чины и просители. Так проходили дни за днями; по большей части я даже не обедал дома, а если и заезжал, то сейчас же снова отправлялся вечером к Хвостову, от него к себе на Морскую, где только и мог вечером заниматься, просиживая иногда со своим секретарем Н. Н. Михайловым за бумагами до 3–5 час. утра, делая небольшой отдых во время ужина. Личные доклады по департаменту полиции не имели уже той планомерности, как во время моего директорства; я часто задерживал докладчиков, а затем принимал только доклад по срочным делам; просил представлять мне в письменной форме доклады. Только для политического отдела, в виду особенности этого отдела и последовавших при мне перемен в личном составе руководителей его, я урывал, с перерывами от приема посетителей, время, чтобы выслушать весь доклад. Те редкие вечера, которые я проводил в кругу семьи, были для меня счастливыми праздничными днями, и жена, догадывавшаяся о многом, что меня мучило, не раз просила меня отказаться от должности, но жизнь эта меня уже захлестнула; кроме того, даже при желании моем, трудно было бы найти такой повод, которому могли бы поверить и А. Н. Хвостов, и А. А. Вырубова с тем, чтобы это не отразилось на моей службе.

Перехожу далее. Итак, под влиянием всех изложенных выше мер, отношения наши вполне установились со всеми необходимыми мне и А. Н. Хвостову лицами, вопрос охраны Распутина и сношений с ним наладился, а с А. А. Вырубовой установились не только деловые, но и частные хорошие отношения. Нас, т.-е. меня и Хвостова, и государыня, и А. А. Вырубова, и Распутин считали, в чем и я был искренне убежден, несмотря на неоднократные предупреждения Комиссарова, тесно связанными друг с другом не только общностью служебных интересов и взглядов, но и чисто дружескими отношениями. Я за этот период времени никаких наград не получил. А. Н. Хвостов же был утвержден министром, пожалован Анной I ст., укрепился в своем положении и уже бросил первое семя недоверия к Горемыкину в смысле неправильной его политики в отношении Государственной Думы.

В этот период времени А. Н. Хвостов начал вести со мною, в дружеской форме излияний, сначала отдаленные, а затем и вполне откровенные разговоры о вреде Распутина не только с точки зрения охранения интересов династии, но и в наших личных. С этим, конечно, я и не мог не согласиться и начал еще более внимательно следить за тем, чтобы избегать по возможности публичных выступлений Распутина и всего того, что связано было с его именем. Чем больше налаживались мои отношения к А. Н. Хвостову, тем разговоры становились определеннее. Этот момент совпал с периодом, когда А. Н. Хвостов, при проведении кандидатуры гр. Татищева на пост министра финансов, сам понял, что положение его укрепилось и у высочайших особ, и у А. А. Вырубовой, и у Воейкова. Оттеняя мне это обстоятельство, А. Н. Хвостов начал вести со мною разговоры на тему о том, что теперь Распутин нам не только совершенно не нужен, но даже опасен, так как необходимость постоянно считаться с ним, с его настроением, подозрительностью и возможными на него сторонними влияниями сильно осложняет проведение намеченных им, А. Н. Хвостовым, начинаний как в области государственных мероприятий, так и в сфере его личных предположений. При этом Хвостов указывал, что его, равно, как он думает, и меня, тяготят свидания с Распутиным и постоянная боязнь обнаружения, вследствие бестактности поведения Распутина, нашей близости к нему, так как это сделает невозможным его, Хвостова, положение в семье, в обществе, и в Государственной Думе и что избавление от Распутина очистит атмосферу около трона, внесет полное удовлетворение в общественную среду лучше всех предпринимаемых нами мероприятий, умиротворит настроение Государственной Думы и подымет в глазах общества и Государственной думы и совета наш престиж, а при умелой организации этого дела наше положение не пошатнется в глазах августейших особ и А. А. Вырубовой, если мы постепенно подготовим их к возможности подобного рода события, жалуясь в доброжелательной к Распутину форме, на его неоднократные тайно от филеров совершаемые выезды. При этом А. Н. Хвостов указывал, что со смертью Распутина доминирующее во дворце положение Вырубовой, бесспорно, поколеблется, чем можно в дальнейшем умело воспользоваться для отдаления ее от высочайших особ. Затем А. Н. Хвостов добавил, что в расходах на организацию этого дела можно не стесняться, так как он имеет в своем распоряжении для этой цели значительное частное денежное ассигнование.

Когда я об этом замысле А. Н. Хвостова передал Комиссарову, то последний целым рядом логических посылок доказал мне, что в данном случае А. Н. Хвостов, как и во всех предыдущих отношениях его ко мне, не искренен, так как он, поставив меня в глазах высочайших особ, А. А. Вырубовой, митрополита и близких к Распутину лиц в роль близкого к себе человека, которому он передоверил все функции охраны Распутина и сношений с ним, все время умышленно подчеркивая это перед Вырубовой и другими, тем самым оставил себе в будущем возможность свалить всю вину в этом деле на меня. При этом Комиссаров сообщил мне, что, бывая у А. Н. Хвостова и разговаривая с его секретарем и офицерами, он вынес то убеждение, что и им Хвостов сумел подчеркнуть свою отдаленность от Распутина и мою близость к последнему, как бы компрометирующую его; что в таком духе, как ему приходилось слышать, А. Н. Хвостов говорит и в Думе, и в обществе и что если Хвостов в настоящее время, получив все через Распутина, обеспокоен вопросом об удалении Распутина, то не в виду каких-либо побуждений идейного характера, а исключительно в целях личного обезопасения себя от возможности обнаружения его близости к Распутину, с тем, чтобы затем через Родзянко и других членов Думы приписать себе государственную заслугу в этот деле.

Затем Комиссаров указал мне, что, присмотревшись к А. Н. Хвостову, он укрепился только в своей первоначальной оценке его личности и вынес еще одно впечатление, очень важное в настоящем деле, это то, что А. Н. Хвостов чужд конспиративности. К этому Комиссаров добавил, что если у него раньше, до знакомства с Распутиным, и было еще какое-нибудь сомнение о фатальном зле, приносимом Распутиным интересам династии, то теперь, хорошо узнав этого человека, он и филеры, которые не могут без чувства крайнего возмущения говорить о близости такого порочного человека к тем, кто для них священен, всегда бы нашли возможность при тех отношениях, которые теперь установились с Распутиным, избавиться от Распутина, но что он, Комиссаров, не веря Хвостову, не может рисковать участью преданных ему людей; при этом Комиссаров добавил, что если бы это отвечало моим желаниям, то он и его филеры, зная меня и мое отношение к подчиненным, сделают все то, что я прикажу.