Клара Цеткин - Воспоминания о Ленине

Пока Ленин говорил, лицо его у меня на глазах как-то съёжилось. Бесчисленные большие и мелкие морщины глубоко бороздили его. Каждая из них была проведена тяжелей заботой или же разъедающей болью… Вскоре он ушел. Между прочим, он мне ещё успел сказать, что заказаны десять тысяч кожаных костюмов для красноармейцев, которые должны взять Перекоп со стороны моря. Но ещё до того, как эти костюмы были готовы, мы ликовали, получив известие, что героические защитники Советской России под гениальным и смелым предводительством т. Фрунзе штурмом овладели перешейком. Это был беспримерный военный подвиг, совершённый войсками и вождями.

Одной заботой, одним страданием у Ленина стало меньше на южном фронте также не предстояло зимней кампании.

III Всемирный конгресс нашего Интернационала и вторая международная конференция коммунисток привели меня в 1921 г. вторично в Москву, где я оставалась довольно долго. Тяжёлое было время! Тяжёлое не столько потому, что заседания происходили во второй половине июня и в первой половине июля, когда солнце заливало своими жаркими лучами блестящие золотые церковные купола Москвы, сколько из-за той атмосферы, которая царила среди партий Коминтерна.

В Германской коммунистической партии эта атмосфера была насыщена электричеством; бури, гром и молния были повседневным явлением. Наши пессимисты, которые вдохновляются только тогда, когда они могут, как им кажется, предчувствовать те или иные бедствия, предсказывали распад и конец партии. Организованные в III Интернационал коммунисты были бы плохими интернационалистами, если бы страстные дебаты по вопросам теории и тактики в немецкой партии не воспламенили умы товарищей других стран.

“Немецкий вопрос” действительно превратился в проблему, которая в те дни стала проблемой всего Коминтерна.

“Мартовское выступление” [2] Имеется в виду вооружённое выступление рабочих в Средней Германии в марте 1921 г. Восстание не было поддержано рабочими других промышленных районов, в результате чего око, несмотря на героическую борьбу рабочих, было быстро подавлено. О мартовском выступлении пролетариата в Германии см. В. И. Ленин, Сочинения, 4 изд., т. 32, стр. 447453, 487498 и т. 33, стр. 4.2/. и так называемая “теория наступления”, а она лежала в его основании и была неотделима от его исходного пункта, хотя была ясно и строго формулирована лишь впоследствии, и притом в целях оправдания этого выступления, побудили весь Коминтерн основательно разобраться в мировом хозяйстве и мировой политике. Он должен был таким путём расчистить себе твёрдую почву для своих принципиальных и тактических позиций, т. е. для своих ближайших задач, для революционной мобилизации и подъёма пролетариата и всех трудящихся.

Как известно, я принадлежала к самым резким критикам “мартовского выступления” не потому, что оно будто бы не было борьбой рабочего класса, а потому, что оно было неправильно задумано партией, плохо ею подготовлено, плохо организовано, неудачно руководимо и неудачно выполнено. Наскоро сколоченную “теорию наступления” я подвергла самой резкой критике. К этому, вдобавок, у меня прибавился ещё и “личный счёт”. Колебания в позиции ЦК германской партии в отношении конгресса итальянских социалистов в Ливорно [3] Ливорнский съезд Итальянской социалистической партии происходил в январе 1921 года. На съезде шла ожесточённая борьба по во") просу об условиях приёма в Коммунистический Интернационал. Часть делегатов, сторонников Коминтерна, отстаивавшая безоговорочное принятие условий вхождения партий в Коминтерн, требовавшая разрыва с реформистами и присоединения к Коммунистическому Интернационалу, покинула съезд и основала Коммунистическую партию Италии. и в отношении тактики Исполнительного комитета побудили меня немедленно и демонстративно выйти из состава ЦК. Тяжело, очень тяжело угнетало меня Сознание, что я таким “нарушением дисциплины” очутилась в резкой оппозиции к тем, кто и политически и лично стоял ко мне ближе всего, т. е. к русским друзьям.

В Исполкоме Коминтерна и в ЦК русской партии, как и — во многих других секциях Коминтерна, “мартовское выступление” имело не мало фанатических защитников. Они превозносили его кик массовую революционную борьбу, которую вели сотни тысяч революционеров-пролетариев. “Теория наступления” сразу была объявлена чем-то ироде ноною евангелия революции. Я знала, что меня ожидают очень жаркие бои, и твердо решила принять этот бой, безразлично, одержу ли я победу или потерплю неудачу.

Что же думает Ленин по поводу всех этих надвинувшихся вопросов? Он, который, как никто, умеет превращать марксистские революционные принципы в действие, улавливать людей и вещи в их исторической связи, оценивать соотношение сил, принадлежит ли он к “левым” или к “правым”? На каждого, кто не выражал безусловного восторга перед “мартовским выступлением” и “теорией наступления”, само собою разумеется, была наклеена этикетка “правый” или “оппортунист”. Со страстным нетерпением ожидала я недвусмысленного ответа на все эти вопросы. Эти ответы должны стать решающими для существования Коминтерна, для его цели, для его способности к действию. С момента моего ухода из ЦК немецкой партии нити моей переписки с русскими друзьями были оборваны, так что я по поводу оценки Лениным “мартовского выступления” и “теории наступления” знала только по слухам и по догадкам, то опровергавшимся, то снова повторявшимся. Продолжительная беседа с ним, несколько дней спустя после моего приезда, дала мне недвусмысленный ответ на все вопросы.

Прежде всего Ленин потребовал доклада о положении дел в Германии и в частности внутри партии. Я постаралась сделать это с возможной ясностью и объективностью, приводила факты и цифры. Время от времени Ленин задавал вопросы, ставившие точки над “и”, и делал краткие записи. Я не скрывала своей тревоги по поводу опасностей, которые, по моему мнению, угрожали немецкой партии и Коминтерну в том случае, если Всемирный конгресс станет на почву “теории наступления”. Ленин рассмеялся своим добрым уверенным смехом.

— С каких пор записались вы в число зловещих пророков? — спросил он. — Будьте спокойны, на конгрессе “теоретикам наступления” не придётся особенно ликовать. Мы ещё здесь. Думаете ли вы, что, свершив революцию, мы ничему не научились? Мы хотим, чтобы и вы из неё извлекли урок.;

Вообще можно ли это назвать теорией? Это иллюзия, романтика, не что иное, как романтика. Поэтому-то она и была изобретена в стране “мыслителей и поэтов”, при содействии Бела, который тоже принадлежит к нации поэтически одарённой и чувствует себя обязанным быть всегда левее левого. Мы не должны сочинять и мечтать. Мы должны оценивать трезво, совершенно трезво мировое хозяйство и мировую политику, если хотим вести борьбу против буржуазии и победить. И мы хотим победить, мы должны победить. Решение конгресса по вопросу о тактике Коминтерна и все связанные с этим спорные вопросы должны находиться в связи и рассматриваться вместе с нашими тезисами о положении мирового хозяйства. Всё это должно образовать одно целое. Пока что мы должны больше прислушиваться к Марксу, чем к Тальгеймеру и Бела. Во всяком случае, русская революция может большему научить, чем немецкой “мартовское выступление”. Как я уже сказал, мне позиция конгресса не внушает никакой тревоги.