Дмитрий Жвания - ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА

- Мы не пойдем на Ситэ? В Латинский квартал? – спрашиваю я Пьера.

- Нет. Разрешено идти только до сюда, до площади Шале.

Я испытываю то чувство, которое испытывал в детстве 1 января: ночная сказка, магия перехода, пролетела, а ее так долго ждал. Хочется повернуть время обратно…

Я разочарован. Но не показываю вида. Коммунисты и профсоюзники, разбредаются, за ними – троцкисты. Мы направляемся в кафе. Мимо нас проходят парни и девушки в черных косухах под красно-черными флагами, анархисты и какие-то странные типы, тоже в косухах, на них во Франции мода, с черным флагом, на который нашит фиолетовый треугольник.

- А это кто такие? – спрашиваю я Пьера.

Пьер ухмыляется, а когда он ухмыляется – становится похожим на кота:

- Фронт революционного гомосексуального действия.

Вот это да! Вот это перцы!

Мы заходим в кафе, из окна мне прекрасно виден мост через Сену, я вижу, как анархисты и революционные гомосексуалисты пытаются прорвать полицейский заслон.

В кафе заходит Лоранс. Она опять в хорошем расположении духа, улыбается.

- Ой, ия тиам вьидела, как полицья избивьает анаршистов. До крофь!

Я чуть не крикнул ей: «Чему ты радуешься, дура!» Почему мы сидим здесь? Почему не бежим выручать анархистов? Принесли кофе. Я делаю глоток. Максимович отпускает какие-то шутки о каппучино. Лоранс смеется. Что за бред?! Зачем мы протестовали против войны в Ираке, если не обращаем внимание на полицейское насилие в Париже? Зачем вся эта конспирация, если мы, точнее – вы, члены Lutte Ouvriere - законопослушные граждане, просто с экстравагантными идеями в голове?

И вот бойня уже начинается у меня под носом. Очередная анархистская попытка прорвать цепь захлебнулась, полицейские заработали дубинками, я вижу, как падает один парень в косухе, другой. За соседним столиком мужик лет 35 кадрит мадам лет сорока с лишним. Крашеная блондинка, коротко стриженная, в короткой юбке. Оба пьяные. Мужик положил ладонь выше ее колена, залез под юбку. Глядит на мадам, изображая то ли восхищение, то ли возбуждение. Смотри - не кончи в штаны, козел! Мишель травит анекдоты. Товарищи поволокли за руки отрубившегося анарха. На его лице кровь. Коротконогая девица с большим задом, убегая, упала, повредила колено, ее чуть не затоптали свои же товарищи. Анархисты разбегаются. Полиция молотит по их спинам дубинками. В полицейских что-то летит. Я наблюдаю за этим из кафе. Я не привык наблюдать из кафе за тем, как избивают таких, как я.

Июль 1985 года. Выезд в Вильнюс на матч местного «Жальгириса» с «Зенитом». Мы под конвоем милиции дошли до вокзала. Вдруг крик: «Наших бьют! В Пригородных кассах!». Я и еще человек 15-20 прорываем милицейское оцепление, разделяемся, одна половина вбегает в пригородные кассы с одного входа, вторая половина - с другого. Враг в ловушке… Я бежал в первых рядах, но толком так и не успел подраться. Когда я ворвался в пригородные кассы, литовцы уже валялись на кафельном полу. Нас опередили наши товарищи, которые забежали с другого входа. Передо мной на карачках стоит болельщик «Жальгириса», на кафель капает кровь, рядом валяется кепка в стиле «армия Вермахта», я со всей злости бью ему по голове ногой, как вратарь по мячу, когда вводит его в игру. Литовец, мотнув головой, упал на спину. Сейчас мне стыдно за этот удар. Но они напали нас, а не мы на них. Пассажиры в ужасе кричат: «Милиция!!!» Милицейские свистки. Мы подбираем избитого и порезанного приятеля и уходим, пролезаем под перронами, прячемся за товарными вагонами.

- Почему мы не помогли анархистам? – спрашиваю я Пьера.

- Если они глупые, почему мы тоже должны поглупеть? Для них драки с полицией – развлечение. Если им нравится, пусть дерутся. Но это не имеет никакого отношения к классовой борьбе рабочих.

С этим не поспоришь.

А теперь о том, как я попал в этот прекрасный Париж. В 8 классе я заинтересовался анархизмом. В учебнике истории я прочел, что Бакунин призывал студентов идти в народ, чтобы поднять крестьян на бунт, и возлагал надежды на люмпен-пролетариат. Это мало что объясняло, но зато мне очень понравилась внешность Бакунина (его портрет приводился в учебнике): умное лицо с горящими глазами, длинные кудрявые волосы, бородища… Настоящий революционер! Не то что степенный, похожий на профессора, пропагандист Петр Лаврович Лавров или прилизанный конспиратор Ткачев. Я не был примерным учеником. Учителя часто ругали меня: «Как ты смеешь нарушать школьные правила?! Ты что, анархист?!». Анархист? «Цыпленок жаренный! Цыпленок пареный!». Бакунин… «Здорово! Я - анархист!».

Помню, на меня большое впечатление произвели две советские кинокартины: «Хождение по мукам» и фильм об организации ЧК, назывался он, кажется, «20 декабря», Дзержинского в этом фильме играет актер Казаков. В них анархисты показаны не шалопаями, как, скажем, в «Свадьбе в Малиновке» или в фильме о Максиме, а революционерами, которые воевали с белыми, но не были согласны с большевиками. В «Хождении по мукам» Махно бьет Деникина, а в «20 декабря» анархисты-матросы помогают чекистам подавить контрреволюционный мятеж. От киношных образов анархистов веяло какой-то не казенной революционностью, не затиснутой в стены музеев и мемориальных квартир. Выходит, что альтернативой большевикам были не только белые, но и анархисты – к этой мысли я пришел благодаря фильмам «Хождение по мукам» и «20 декабря».

В конце 8 класса, в предэкзаменационные дни, вместо того чтобы зубрить «билеты» я читал первый том Истории КПСС под редакцией Поспелова, где рассказывалось о предтечах партии большевиков, о народническом анархизме. Незадолго до этого я вступил в комсомол, на моей синей школьной крутке висел красный значок с золотым ленинским профилем. «Вот если бы сохранилась какая-нибудь организация анархистов, я бы вступил в анархосомол, и висел бы у меня на куртке черный значок с барельефом Бакунина!» - мечтал я. Затем я учился в морском училище и, надевая матросский бушлат, я представлял себя анархистом - героем «20 декабря».

Мой папа часто работал в читальных залах Публичной библиотеки и библиотеки Академии наук. Я просил его: «Сделай, пожалуйста, выписки из книг Бакунина». Папа молча кивал головой в знак согласия, но выписки не делал.

Перейдя на второй курс мореходки, я захотел куда-нибудь вступить. Не в комсомол, конечно, а в какое-нибудь неформальное объединение. В ВЛКСМ я успел уже разочароваться. В училище меня назначили (!) комсоргом группы, а потом ввели в комитет комсомола на должность заместителя председателя комитета по организационной работе. Я честно занимался комсомольской работой, проводил политинформации, а когда вдобавок на 3 курсе меня еще назначили командиром отряда «Дзержинец», я руководил охраной училища и массовых мероприятий, и мне частенько приходилось воевать с гопниками Ульянки – обитателями городской окраины, где находится училище. Правда, вскоре я поругался с нашим комсомольским вожаком, и меня исключили из комитета, просто вычеркнули мою фамилию из списка его активистов и все. Так что о комсомольском бюрократизме я узнал не понаслышке.