Барбара Мертц - Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы

В наше время мы чувствуем более личную потребность анатомировать прошлое в поисках его патологий, ибо, согласно некоторым историкам, наша собственная культура проявляет тревожные признаки болезни. Как бы вы ни определили стадии развития цивилизации и на какую бы ступень вы ни поместили нас сейчас, в XX столетии христианской эры, кажется маловероятным, что мы находимся в начале какого-то процесса. Это оставляет нас с неприятной возможностью приближения к концу. Если это так, нам приличествует раскрыть, в меру наших способностей, где мы находимся и почему. Если универсальные причины существуют и мы способны их разглядеть, мы можем узнать, как избежать их наиболее катастрофических следствий.

Такова одна из причин нашего поиска причин. Есть ли у нас основания предполагать, что мы найдем их, это другой вопрос. В настоящий момент похоже, что наш единственный выход, если нам суждено пасть, – приземлиться достаточно изящно.

Оставим теперь эту угнетающую тему и продолжим, с комфортабельной дистанции, рассмотрение заката и падения кого-то другого. Ассирийцы покончили с властью Куша, но они еще не покончили с Египтом. Ассирийская мощь простерлась до крайних пределов; обширная и недовольная империя требовала постоянных карательных экспедиций, чтобы держать завоеванные области под контролем. Ашшурбанапал не мог выделить достаточно войск для постоянной оккупации Египта. Ему пришлось полагаться на лояльность вассалов, которых он отобрал. А египетские клятвы в верности писались вилами на воде. Хвалить ли египтян за их упрямую ненависть к чужеземному господству или проклинать как клятвопреступников, но нужно признать, что они лежали спокойно только мертвыми. Ашшурбанапал, уходя домой, оставил Египет в руках человека из Саиса по имени Нехо. Нехо, разумеется, поднял мятеж при первом же удобном случае и был со временем доставлен своим огорченным повелителем в Ниневию. Сын Нехо, Псамметих I, был основателем XXVI, или саисской, династии. Псамметих, должно быть, имел в себе искру древнего огня. Он убедил ссорящихся вельмож объединиться против ассирийцев и захватил контроль над Фивами, принудив «супругу бога» «удочерить» его дочь.

Успех Псамметиха дал его подданным иллюзию возрождения. Но то была не более чем иллюзия. Прилив подлинной жизненной силы производит новые культурные черты, которые напоминают продукты других ренессансов только по мощи и творческому заряду того импульса, который их порождает. Но когда импульс и энергия отсутствуют, оглядывающееся назад общество стремится подражать прошлому, имитируя его внешние символы. Именно это и происходило в так называемом Саисском возрождении в период XXVI династии.

Самым ярким проявлением возрождения живописи было копирование – копирование настолько точное, что люди того времени воспроизводили штрих за штрихом роспись старых гробниц Древнего и Среднего царств. Не все искусство было рабским подражанием; начавшись в предшествующей династии, возможно под влиянием энергичных кушитских правителей, появляется новый стиль в скульптуре. Он виден в своих лучших образцах в некоторых головах царей и вельмож. Это твердые вещи, твердые по поверхности и по стилю, формализованные и все же оставляющие впечатление реализма. Эти две кажущиеся несовместимыми характеристики – натурализм и формализм – обнаруживаются в одно и то же время и в одних и тех же произведениях искусства. Результаты крайне любопытны. Но работы такого оригинального типа редки.

Изменившийся тон литературных текстов еще яснее указывает на изменение национальных установок. Есть некий шарм в поздних наставлениях мудрости; чувства, которые они выражают, кое в чем более симпатичны нам, чем довольно хладнокровная практичность более ранних советов молодым людям. Возьмем, например, такой отрывок из «Наставлений» отца, обращенных к сыну:

«Удвой пищу, которую ты даешь матери, носи ее, как она носила тебя. Она имела в тебе тяжелый груз, но она не оставляла его мне. После твоего рождения она еще была обременена тобой; ее грудь была три года у тебя во рту, и хотя грязь от тебя была отвратительна, ее сердце не отвратилось. Когда ты возьмешь жену, помни, как твоя мать рожала тебя и растила тебя; не давай жене своей причины осуждать тебя, не заставляй ее вздымать руки к богу».

В этих словах много чувства, хотя тон и откровенный выбор деталей поднимают текст над простой сентиментальностью. Сравним их теперь с наставлениями Птахотепа из периода IV династии по тому же предмету:

«Если ты человек с положением, ты должен основать семью и любить свою жену дома как подобает. Наполняй живот ее и одевай ее; притирания полезны для ее тела. Заставь ее сердце радоваться, ибо она есть прибыльное поле для своего господина».

В вопросе об относительной мудрости этих отрывков вкусы могут различаться, но в том, что касается смены установок, сомнений нет. Господствующая тема позднейших текстов – покорность и терпение; ключевое слово, которое повторяется ужасающе часто, – «молчание». Египтянин эпохи Древнего царства посмеялся бы над таким руководством к успеху: что, сидеть и молчать в то время, как бойкий на язык пройдоха прокладывает себе путь наверх? Самоутверждение ранних династий не лишено привлекательности; оно беззаботное, хвастливое и очень симпатичное. В своих величайших образцах оно смело вопрошать бессмертных богов о смысле жизни. Если люди могли хвастаться молчанием, дух Древнего Египта действительно умер.

Тема молчания обнаружена в другом «Наставлении», еще более позднем, которое, помимо того что дает установки конкретной эпохи, представляет для нас необычный интерес. Мудрость Аменемопе можно датировать VI–VII столетием до н. э.

Читатель может помнить, что мы отмечали параллели между знаменитым солнечным гимном Эхнатона и одним из псалмов, а затем отвергли романтическую историю на том основании, что сходство не доказывает прямой связи между Египтом и Израилем в тот период. С текстом Аменемопе такого драматического заключения трудно избежать, ибо параллели с библейской Книгой Притчей Соломоновых настолько близки, что только зависимость одного текста от другого может удовлетворительно объяснить сходство. Предполагалось, что египтяне заимствовали свой текст у евреев, но большинство ученых склоняются к противоположной интерпретации. Нет ничего «не египетского» в содержании текста Аменемопе; он абсолютно совместим с чувствами эпохи, выраженными в ряде других культурных явлений. Если мы сравним этот текст с текстом Книги Притчей, особенно со стихами 22:17–22:24, мы найдем повторение тех же предписаний, часто почти теми же словами. Но окончательное подтверждение связи является действительно изящным образцом филологического исследования, позволившего одному египтологу скорректировать еврейский текст.