Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

– Где же он может маскироваться? – спросил Куликов, когда мы под покровом ночи покидали засаду. По терпению, которое проявил враг в течение дня, я догадался, что берлинский снайпер здесь. Требовалась особая бдительность.

Прошел и второй день. У кого же нервы окажутся крепче? Кто кого перехитрит?

Николай Куликов, мой верный фронтовой друг, тоже был увлечен этим поединком. Он уже не сомневался, что противник перед нами, и твердо надеялся на успех. На третий день с нами в засаду отправился и политрук Данилов. Утро началось обычно: рассеивался ночной мрак, с каждой минутой все отчетливее обозначались позиции противника. Рядом закипал бой, в воздухе шипели снаряды, но мы, припав к оптическим приборам, неотрывно следили за тем, что делалось впереди.

– Да вот он, я тебе пальцем покажу, – вдруг оживился политрук. Он чуть-чуть, буквально на одну секунду, по неосторожности поднялся над бруствером, но этого было достаточно, чтобы фашист его ранил. Так мог стрелять, конечно, только опытный снайпер.

Я долго всматривался во вражеские позиции, но его засаду найти не мог. По быстроте выстрела я заключил, что снайпер где-то прямо. Продолжаю наблюдать. Слева – подбитый танк, справа – дзот. Где же фашист? В танке? Нет, опытный снайпер там не засядет. Может быть, в дзоте? Тоже нет – амбразура закрыта. Между танком и дзотом на ровной местности лежит железный лист с небольшой грудой битого кирпича. Давно лежит, примелькался. Ставлю себя в положение противника и задумываюсь: где лучше занять снайперский пост? Не отрыть ли ячейку под тем листом? Ночью сделать к нему скрытые ходы.

Да, наверное, он там, под железным листом в нейтральной зоне. Решил проверить. На дощечку надел варежку, поднял ее. Фашист клюнул. Дощечку осторожно опускаю в траншею в таком положении, в каком и поднимал. Внимательно рассматриваю пробоину. Никакого сноса, прямое попадание, значит, фашист под листом.

– Там, гадюка! – доносится из соседней засады тихий голос моего напарника Николая Куликова.

Теперь надо выманить и «посадить» на мушку хотя бы кусочек его головы. Бесполезно было сейчас же добиваться этого. Нужно время. Но характер фашиста изучен. С этой удачной позиции он не уйдет. Нам же следовало обязательно менять позицию.

Работали ночью. Засели до рассвета. Гитлеровцы вели огонь по переправам через Волгу. Светало быстро, и с приходом дня бой развивался с новой силой. Но ни грохот орудий, ни разрывы снарядов и бомб – ничто не могло отвлечь нас от выполнения задачи.

Взошло солнце. Куликов сделал слепой выстрел: снайпера следовало заинтересовать. Решили первую половину дня переждать, так как блеск оптики мог выдать нас. После обеда наши винтовки были в тени, а на позицию фашиста упали прямые лучи солнца. У края листа что-то заблестело: случайный осколок стекла или оптический прицел? Куликов осторожно, как это может делать только самый опытный снайпер, стал приподнимать каску. Фашист выстрелил. Куликов на мгновение приподнялся и громко вскрикнул. Гитлеровец подумал, что он наконец-то убил советского снайпера, за которым охотился четыре дня, и высунул из-под листа полголовы. На это я и рассчитывал. Ударил метко. Голова фашиста осела, а оптический прицел его винтовки, не двигаясь, блестел на солнце до самого вечера…»

Для последнего наступления 6-й армии были пересмотрены и тактика и организация. Танковые дивизии уже фактически потеряли свою сущность, после того как их танки были организованы в ротные группы для поддержки пехоты. В город самолетами были доставлены еще четыре саперных батальона, и их предстояло использовать в качестве острия четырех отдельных атак, имевших целью окончательно расчленить позиции защитников города. Последние кварталы, как их называли, затем должны быть уничтожены сосредоточенным артиллерийским огнем. Прежнюю расточительную тактику боев от дома к дому, где в одном доме с его лестницами, балконами, чердаками, коридорами гибло по целой роте, разрешалось применять только в качестве последнего средства. Пехота обеих сторон ушла под землю: подвалы, канализационные коллекторы, сапы, туннели – именно они очерчивали контуры поля сражения. Только танки медленно ползали по поверхности под неустанными взорами снайперов в их хрупких гнездах.

Атака Паулюса, начатая 11 ноября, была так же не продумана и так же безнадежна, как и последнее зимнее наступление группы армий «Центр» год назад. Через сорок восемь часов она вылилась в ряд ожесточенных разобщенных подземных схваток. Многим небольшим группам немцев удалось пройти последние 300 ярдов к Волге, но едва они подходили к воде, как оказывались отрезаны русскими. Еще четыре дня вспыхивали и замирали эти невероятно ожесточенные схватки между изолированными группами. Пленных больше не брали, и у самих бойцов было мало надежды выжить. Налитые алкоголем и подхлестываемые бензедрином, заросшие, измотанные бессонными сутками и отсутствием помощи, они потеряли всякое понятие о мотивах и цели, кроме одержимости близкого боя, где живо только одно желание – добраться до горла противника.

К 18 ноября полное изнеможение и нехватка боеприпасов привели к затишью. Ночью замолк треск стрелкового оружия и глухой звук минометов, и каждая сторона начала собирать своих раненых. Но когда на рассвете стали видны клубы дыма, над гаснущими искрами Сталинградского сражения возник новый страшный звук – гром огневого вала двух тысяч орудий Воронова с севера. Каждый немец, слышавший его, знал, что он предвещает нечто никогда не испытанное: леденящий вой залпов «катюш».

В 9:30 утра 19 ноября к этому грому присоединились звуки артиллерии Толбухина, Труфанова и Шумилова, когда они выступили со своих позиций к югу, и тогда весь масштаб контрудара Красной армии начал доходить до офицеров 6-й армии.

Паулюс уже предпринял два шага, чтобы «ликвидировать» русскую угрозу, после своей (гибельно не точной) оценки численности и намерений русских, сделанной им 9 ноября. Румынская армия уже была усилена группой тесной поддержки (полковник Симоне), а 48-й танковый корпус был передислоцирован в небольшой изгиб Дона в качестве подвижного резерва. Группа Симонса состояла из батальона танковых гренадер с противотанковой ротой и несколькими тяжелыми артиллерийскими орудиями. Сам танковый корпус едва имел численность дивизии, и 92 танка из его 147 были чешскими танками 38-Т с румынскими экипажами. 14-я танковая дивизия с дополнительными 51 танками Т IV также была введена в корпус, но она была настолько дезорганизована из-за своих неудачных опытов уличных боев, что не смогла полностью оторваться от противника к началу русского наступления.

Три дня, с 19-го до вечера 22 ноября немецкий и румынский фронт разваливался на протяжении более 50 миль на севере и 30 на юге. В прорыв устремились шесть армий Жукова, сминая несколько очагов сопротивления, сметая ничтожное противодействие группы Симонса и ослабленного 48-го танкового корпуса. Штаб 6-й армии в течение двух бессонных ночей старался перегруппировать свои бесценные танки и оттянуть назад пехоту из дымящегося лабиринта города, чтобы защитить свои гибнущие фланги. В тылу Паулюса царило полное смятение; железная дорога на запад из Калача уже была перерезана русской кавалерией в нескольких местах; звук выстрелов раздавался со всех направлений и периодически слышался между немцами, направлявшимися к фронту, и разрозненными группами румын, отступавших без признаков какого-либо руководства. Огромный мост у Калача, через который проходил каждый фунт продовольствия, каждая пуля для 6-й армии, был подготовлен к уничтожению, и саперный взвод дежурил у него весь день 23 ноября на случай прихода приказа об уничтожении.