Адам Улам - Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Теоретически новый кабинет представлял впечатляющую картину национального единства и, по сути, должен был утихомирить крикунов, призывающих отдать «всю власть Советам». В конце концов, самые видные члены Совета были теперь в правительстве. Столкнувшись с этим неутешительным фактом, большевики немедленно выдвинули лозунг: «Долой десять министров-капиталистов!», объяснив массам, что, по существу, правительство осталось прежним оплотом плутократии и социалисты, вошедшие в него, лишились права представлять народ.

Во всяком случае, «предательство» министров-социалистов, о котором сожалели Мартов и Суханов, повысило настроение Ленина и укрепило веру в будущее. Он яростно нападал на министров еще и потому, что испытывал уважение к их административным способностям, с презрением отвергая наличие таких способностей у меньшевиков и эсеров. Меньшевистский министр Скобелев заявил, что намеревается обложить стопроцентным (!) налогом «крупных капиталистов». Ленин публично предложил Скобелеву дать ему уроки марксистской экономики и воспользоваться здравым смыслом. Большевики, писал Владимир Ильич, отвергают подобные неосуществимые планы, ведущие к разрушению национальной экономики. Государство должно осуществлять только контроль над промышленностью и торговлей. При большевиках большая часть капиталистов сможет работать с выгодой и честно. [264]

Наверное, мало кто из его читателей верил, что именно так он и думал. Только пустоголовый меньшевистский фразер считал, что социалистическое государство могло обойтись без серьезных знаний и опыта, накопленного капиталистами. Ленин это прекрасно понимал.

Революция вышла из затруднительного положения. Волна крестьянских волнений, вызывающая воспоминания о событиях 1905 года, но превосходящая по силе, охватила Россию. Государство разваливалось на глазах. На Украине поднялось движение за независимость. Кронштадтские моряки 13 мая объявили, что признают единственное правительство – Петроградский Совет и не знают никакого коалиционного Временного правительства с его министрами-социалистами. Но, несмотря на то что «кронштадтская республика» вскоре изменила свою позицию, это было лишним доказательством того, что большевистский лозунг «Вся власть Советам!» нашел отклик в народных массах. Большевистская пропаганда среди солдат и матросов приносила свои плоды. В окопах распространялся специальный номер «Правды» с обращениями к солдатам, обвинениями в адрес Временного правительства и намеками на заговоры между капиталистами и генералами. В настоящий момент было бессмысленно пытаться восстановить строгую военную дисциплину. Новый военный и морской министр Керенский 9 мая опубликовал декларацию прав солдат и матросов, разрешающую все формы политической пропаганды и деятельности в армии. Каждый солдат имел право принадлежать к любой политической или профессиональной группе по собственному выбору. В свободное от выполнения служебных обязанностей время солдат мог заниматься политикой (предполагалось, что солдаты могут воспользоваться этим правом даже в окопах, во время затишья). «Право на внутреннее самоуправление, наложение наказаний» стало прерогативой выборных солдатских комитетов. Таким образом, декларация узаконила и расширила, на этот раз от лица правительства, положения приказа № 1. Офицерский корпус просил не опубликовывать декларацию, но все было тщетно. Им возразили, что декларация просто ратифицировала статус-кво и что попытка изменить существующее положение может обернуться серьезными неприятностями. Меньшевистский министр грустно заметил: «Когда нам предложат закончить революцию, нам придется ответить, что революция не начинается и не заканчивается с помощью декрета». [265]

Даже оборонцы верили, что на армию можно воздействовать силой убеждения. Церетели объяснял генералам: «Солдат поверит вам, если поймет, что вы не являетесь врагами демократии. Это единственный способ, благодаря которому Совет упрочил свою власть». Излишне описывать, какую реакцию подобные заявления вызывали у военных, так что понятно, почему многие офицеры в конечном счете ненавидели эсеров больше, чем большевиков.

Несмотря на предупреждение, что в случае немецкого штурма «русская армия рассыплется словно карточный домик», Временное правительство объявило о намерении перейти в наступление. С февраля бои шли практически по всей линии фронта, и Германия была уверена в победе. Безрассудное решение перейти в наступление можно с большим трудом оправдать лишь тем, что бездеятельность подрывала моральный дух солдат, что немцы двигали дивизии на Западный фронт, собираясь нанести смертельный удар союзникам, и тому подобным. Но главная причина заключалась в фантастической вере в силу фразеологии и привычке проводить параллели с французской революцией. Тогда армия свободных людей нанесла сокрушительный удар по войскам европейских монархических государств. Теперь «самая свободная армия в мире» собиралась продемонстрировать свое превосходство над вооруженными рабами прусского милитаризма. Все испытывали пагубное влияние революционного пафоса. Следует помнить, что большевики в какой-то момент тоже находились под его влиянием. В проекте социалистического государства Ленин предусмотрел ликвидацию постоянно действующей армии и замену ее милицией с выборными офицерскими должностями.

Олицетворением этого революционного пафоса был Александр Керенский. В приказе по армии он призвал солдат «силой оружия проложить путь к миру, правде и справедливости», идти вперед во имя «безграничной любви к собственной стране и революции». Стороннему наблюдателю могло показаться, что Керенский творил чудеса, поднимая моральный дух армии. его речи вызывали прилив энтузиазма в войсках, готовых пойти на смерть за революцию. Суханов, больше всего боявшийся, что победное наступление окажется выгодным буржуазии, платил Керенскому злобную дань: «Под ноги Керенского, призывающего их идти на смерть, солдаты бросали свои знаки отличия; женщины снимали драгоценности и от имени Керенского предлагали их для этой страстно желаемой (никто не знал почему) победы». В солдатской гимнастерке, с рукой на перевязи (он страдал от бурсита, благодаря чему выглядел раненым героем), военный министр являлся олицетворением решительной русской демократии, готовой сокрушить врага.

Ленин ни на минуту не забывал об опасности, связанной с победой в войне. Он, как и прежде, был невысокого мнения о способностях Керенского и реально оценивал возможность победоносного наступления. Но даже временный успех мог задержать или полностью изменить курс на большевизм, принятый рабочими и солдатами. В июне Ленин, который несколько недель назад говорил: «Мы знаем, как нужно переждать», был уже готов поиграть в восстание. В июне и июле он был близок к тому, что сам объяснял и критиковал как «авантюризм». Его, должно быть, тревожили воспоминания 1905 года. При всех разговорах о тщательной подготовке и необходимости покорить массы перед попыткой захвата власти Ленин понимал, что в каждой революции есть момент, который может уже никогда не повториться, если его упустить.