Адам Улам - Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Однако даже в первое время терпимость по отношению к инакомыслящим не выходила за определенные рамки. «Относиться терпимо к существованию буржуазных изданий – значит перестать быть социалистом», – заявил Ленин в ноябре. С его точки зрения, не могло существовать никакой политической оппозиции власти большевиков; забастовка министерских служащих или требование профсоюза железнодорожников об объединении социалистических партий рассматривались им как предательство, саботаж. Террор? Ленин только обещал, что большевики не будут прибегать к излишнему террору. «Они упрекают нас, что мы используем террор, но мы не прибегали к такому террору, какой практиковали французские революционеры, когда гильотинировали безоружных людей, и я надеюсь, мы не воспользуемся им». [305]

Это заявление зачастую приводится в качестве доказательства неодобрительного отношения Ленина к террору, который якобы был вынужденной мерой в условиях Гражданской войны. Верится с трудом. Во-первых, он не рассматривал политические аресты как проявление террора («да, мы арестовываем людей») и, во-вторых, открыто заявил, что в случае необходимости придется прибегать к самым крутым мерам. [306]

Такой очевидный акт милосердия, как освобождение генерала Краснова после его обещания не сражаться против большевиков (которое он позже нарушил), был продиктован прежде всего предусмотрительностью: не стоило сердить казаков. Этим же объясняется отказ от полномасштабного террора; следовало немного переждать.

Да, Ленин отличался от своих товарищей-большевиков (не считая, пожалуй, Троцкого) политической нетерпимостью. Зато никто не мог сравниться с его готовностью искать сотрудников и помощников среди всех классов, включая ненавидимую им буржуазию и капиталистов. Еще не высохли чернила на рукописи «Государство и революция», а Ленин уже доказывал рабочим, что необходимы дифференцированная оплата труда и привилегии для специалистов: «Мы нуждаемся в инженерах и высоко оцениваем их работу. Мы готовы хорошо оплачивать их. Мы пока еще не хотим лишать их привилегированного положения». [307]

Теперь перед нами уже Ленин-прагматик, нетерпимый к пустой болтовне о равенстве и не верящий в способность простого рабочего руководить предприятием. «Наш недостаток… мы слишком много заседаем». Допускаю, что на следующее утро после захвата власти Ленин в глубине сердца был бы не прочь зачеркнуть многое из того, что он сделал за последние семь месяцев: солдаты опять должны подчиняться дисциплине, рабочие – не бастовать и митинговать, а упорно трудиться, буржуазные руководители и специалисты – руководить предприятиями. Короче, он бы предпочел, чтобы большевики управляли идеальным капиталистическим обществом.

Но об этом не могло быть и речи. Кроме того, хотя в данный момент Ленин всецело отдался проблеме управления Россией, он смотрел далеко вперед. Нельзя дать погаснуть костру революции, разгоревшемуся в его стране; пламя должно перекинуться за границу и охватить всю Европу. Революционер одерживал верх над русским государственным деятелем.

Таким был человек, в конце 1917 года вставший во главе русского государства. Государства, в котором все еще шел процесс распада. Власть большевиков продлится недолго, говорили везде и повсюду рассудительные мужи. Немецкий обозреватель сформулировал общепринятое мнение, когда написал: «На этот момент мы имеем дело с диктатурой горстки решительных революционеров, чья власть вызывает презрение у остальной части России… но через несколько месяцев, когда новое правительство прекратит свое существование и наконец-то закончится война с другими народами, их смоет поток безудержной ярости, прокатившийся по всей России». [308]

Новые правители России являлись загадкой для «хорошо информированных» западных кругов. Большевики были либо крайними анархистами, либо группой германских агентов (главным образом евреи). Душераздирающие рассказы об их подвигах передавались из уст в уста. Они стремятся уничтожить даже видимость правопорядка, они равнодушны к страданиям своего несчастного народа, их власть привела к взрыву преступности, грабежей и террора. Те, кто распускал эти слухи, и те, кто верил им, были бы потрясены, узнав, что лидером этого анархического движения был приверженец буржуазной морали, преданный сын своей страны, восхищавшийся достижениями западной цивилизации и капитализма.

В первые дни революции высокий пост председателя Совета народных комиссаров не производил на людей особого впечатления. Опыт вождя заставил Ленина осознать, с каким пренебрежением относятся в революционной России к государственной власти, к любой власти. Через два дня после вступления в должность Владимир Ильич позвонил в штаб Балтийского флота, чтобы попросить моряков прийти на защиту Петрограда. Разговор между правителем России и моряком, находившимся на другом конце провода, говорит о многом. Моряк: «Что нового в Петрограде?..» Ленин: «Части Керенского захватили Гатчину… необходимо подкрепление, как можно быстрее». Моряк: «Что еще нового?» Ленин: «Вместо вопроса «что еще», я ожидал услышать ответ, что вы готовы немедленно прибыть к нам и включиться в борьбу». [309]

В то время простому моряку (или крестьянину) просто не приходило в голову, что существует такое понятие, как полное, слепое, повиновение. Моряки любили товарища Ленина и с удовольствием помогали ему, но им следовало объяснить, почему понадобилась помощь, а они бы сами решили, насколько она необходима. Итак, Ленин (можно представить его ощущения в тот момент) вынужден был отвечать на совершенно идиотский в данных обстоятельствах вопрос: «Вам действительно срочно необходимо подкрепление?» В течение восьми месяцев большевистская пропаганда внушала морякам и всей стране, что все идет отлично. В шутке Дыбенко, когда он предложил обменять Керенского на Ленина, была доля правды: моряки приветствовали советскую власть и Ленина. Но пусть большевики только попробуют завести разговоры о «приказах», «дисциплине» и тому подобном! Эти понятия отошли в прошлое вместе с царскими генералами и адмиралами.

Для человека, столь чтившего порядок и дисциплину и не терпящего «стихийности», такое положение дел было невыносимым. Но занимать в отношении анархии твердую позицию означало навлечь на себя неприятности. В течение долгого времени большевики продолжали платить, причем очень дорого, за успех своих предоктябрьских призывов, которые привели к уничтожению гражданского единства, дисциплины и порядка в обществе. Но в то октябрьское утро Ленин осмотрительно, но довольно решительно приступил к изменению курса. В течение года в России были сформированы Красная армия и флот, в которых серьезные дисциплинарные нарушения карались смертной казнью. Была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), несравнимая по жестокости с пресловутой царской охранкой. Если употреблять политические термины в истинном, а не в условном пропагандистском смысле, то следует сказать, что 25 октября 1917 года ознаменовало не только победу большевистской революции, но и начало контрреволюции, предпринятой той же партией большевиков.