Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Рузвельту Миколайчик задал три вопроса. Во-первых, считает ли он уместным теперь урегулировать европейские территориальные проблемы? Рузвельт ответил, что в основном мы против этого, но это не мешает прямому урегулированию по взаимному согласию. Во-вторых, будет ли американское правительство участвовать в осуществлении и гарантии урегулирования? Рузвельт ответил, что мы готовы добросовестно помочь урегулировать спорные вопросы, но не в состоянии этого гарантировать. В-третьих, поддерживает ли президент предложения Черчилля? На этот вопрос был дан уклончивый ответ, мол, американское правительство готово поддерживать «усилия» Черчилля. Это были неубедительные ответы.

И все же, забегая вперед в рассказе о коалиции, скажем, что для правительства, которому так не хотелось быть вовлеченным в этот болезненный вопрос, американские власти в течение следующих недель проявили слишком большой интерес к тому, что может произойти в будущем. Совместно с англичанами они сильнее, чем когда-либо, пытались положить конец разногласиям. Действуя в соответствии с указаниями, полученными из дома, и Гарриман, и Кларк Керр так усердно вовлекали Молотова и Сталина в эту ссору, что Сталину это надоело.

В беседе Гарримана со Сталиным, состоявшейся 2 февраля, Сталин положил на стол копию журнала, напечатанного, как он сказал, польским подпольем в Вильно. Он обратил внимание посла на заголовок «Гитлер и Сталин – два аспекта одного зла». Тот факт, что эта статья была напечатана в июле предыдущего года, для него не имел никакого значения, как и то, что это почти неизвестный журнал. Он утверждал, что иметь дело с такими людьми сложно; что они вполне способны провести Идена и в этой истории проявляется их истинный характер. По его мнению, правительство находится под влиянием генерала Соснковского и иже с ним, по-настоящему желающих сотрудничать с Германией против Советского Союза. Поляки хотят думать, сказал Сталин к концу беседы, что русские хорошие, но глупые бойцы и что на русских можно взвалить бремя войны, а затем заставить поделиться трофеями. Они поймут, кто из нас глуп, многозначительно заключил он.

Беседа британского посла со Сталиным, состоявшаяся в тот же день, прошла в том же духе. Но Сталин, похоже, намекнул, что, если польское правительство в Лондоне избавится от тех, кому он фактически не доверял, и введет в свой состав людей, настроенных «демократически, антифашистски и лояльно к союзникам», он готов иметь с ним дело. На прямой вопрос Кларка Керра Сталин дал прямой ответ: советское правительство после освобождения Польши позволит провести в стране демократические выборы.

Совет, который Гарриман получил из Вашингтона в течение следующей недели, был искренним, но вряд ли способным повлиять на упорных антагонистов. Хэлл советовал послу поразить и советское, и польское правительства мудростью и не делать ничего, что могло бы повлиять на успешное военное сотрудничество, повредить возможностям международного сотрудничества после войны или неблагоприятно сказаться на перспективах президента на выборах. Американская трактовка ситуации была вызвана целесообразностью и здравым смыслом. Рузвельт полагал, и отчеты Гарримана и Уинанта давали почву для подобной точки зрения, что у Советского Союза есть причины для отказа иметь дело с польским правительством до тех пор, пока то не выведет из своего состава некоторых членов, даже не скрывающих своей ненависти и полного недоверия к Советскому Союзу. Они считали, что все надежды Польши могут быть связаны с продолжением борьбы между западом и Советским Союзом за установление границ Польши. Поэтому Рузвельт через Громыко, нового советского посла в Вашингтоне, и через Гарримана пытался убедить Сталина не запрашивать слишком много и не действовать слишком резко и одновременно просил Черчилля не быть непреклонным в отношении предложенных изменений в польском правительстве.

Ответы, которые Миколайчик получил от группы нелегально действующих политических партийных лидеров в Польше (Совета национального единства, учрежденного правительством в изгнании) и его кабинета в Лондоне, не улучшили перспективы. Они, если говорить вкратце, были готовы принять обговоренную западную территорию, но отказывались уступить восточную, предложив вместо этого временную демаркационную линию, проходящую к востоку от Львова и Вильно, и отклонив претензию Советского Союза на часть Восточной Пруссии. Они также гордо заявили, что изменения в польском правительстве и командовании не могут производиться по требованию иностранных держав. Такой же упорной была позиция сражающихся польских формирований, продолжавших борьбу против Германии с непоколебимым мужеством и стойкостью. Например, генерал Андерс, который командовал 2-м польским корпусом и находился в самом центре ожесточенной борьбы в Италии, 25 февраля 1944 года направил послание своему главнокомандующему Соснковскому, в котором говорилось, что «…все солдаты польской армии на востоке откажутся обсуждать любую возможность отдать большевикам хоть частичку польской территории…».

Тон записки, которой польское правительство информировало Черчилля о сущности этих решений, привел его в уныние. Закончив беседу с Миколайчиком, уходя, он грустно заметил: «В ближайшее время я сделаю публичное заявление по этому вопросу». Заявление он сделал 22 февраля в палате общин. Сославшись на заверения Сталина о его желании видеть сильную, единую и независимую Польшу, премьер-министр продолжил: «Я не могу не признать, что требования русских о гарантиях относительно их западных границ разумны и справедливы. Мы поговорили с маршалом Сталиным и пришли к соглашению о необходимости для Польши получить компенсацию за счет Германии как на севере, так и на западе».

В последний день февраля Кларк Керр, имея на руках новую аналитическую записку Черчилля, снова попытался выяснить, сможет ли Сталин предоставить польскому правительству помощь и передышку, хотя бы из уважения к глубокой близости между тремя союзниками. Его доклад в изложении начинался так: «Сегодня я виделся со Сталиным. Беседа была не из приятных. Он со смешком пытался отклонить позицию польского правительства, описанную в послании премьер-министра». Заканчивался доклад следующим замечанием: «Этот безрадостный и раздражающий разговор продолжался более часа. Все аргументы были бесполезны».

В ходе последующей беседы со Сталиным, состоявшейся 3 марта, обнаружилось то же враждебное пренебрежение к польскому правительству в Лондоне. Когда посол объяснил Сталину цель встречи. тот раздраженно спросил: «Снова поляки? Это что, самый важный вопрос?» Он заметил, что слишком занят поляками и на военные вопросы у него не хватает времени, а потом снова подтвердил позицию Советского Союза, но с еще более заметной неприязнью к польскому правительству в Лондоне, чем в беседе с Кларком Керром. На предположение, что, если решение не будет найдено, в Польше может начаться гражданская война, он ответил вопросом: война с кем? между кем? где? Как это может случиться? Ведь у польского правительства нет вооруженных сил внутри Польши, а лишь немногочисленное подполье, всего несколько агентов лондонского правительства? Он предположил, что, в то время как Красная армия продолжит освобождение Польши, Миколайчик будет повторять свои банальности; а к тому времени, как Польша будет освобождена, внутри страны возникнет еще одно правительство.