Илья Эренбург - Летопись мужества

Сапоги хорошие — боец шагает по лужайке, ставшей болотом, и смеется: не подведут и сапоги.

Ходить в сапогах легче, чем в валенках. Легче идти по сухой земле, чем по глубокому снегу. Это понимают не только немцы… Я не стану сейчас гадать, как развернутся военные операции в мае и в июне, скажу: хоть медленно, но мы продвигаемся вперед — то там, то здесь. Причем наши атаки трудно объяснить упорством зимы: если в Карелии сейчас снежные метели, то в Крыму уже распускаются первые розы.

Когда в декабре немцы побежали от Ельца и от Калинина, что-то в них надломилось. Гитлер нашелся, он внушил своим солдатам, что горе от климата, от зимы, от снега. Весенней мечтой Гитлер попытался склеить сердце Германии. Но стоит первому немецкому батальону побежать не по снегу, а по сухой земле, и трещина станет непоправимой.

Майские и июньские бои будут боями не столько за тот или иной город, сколько за самомнение германской армии, за ее престиж, за ее дух.

Мы знаем, что Гитлер подготовил большие резервы. Он преспокойно снял дивизии с побережья Атлантики. Об этом знаем мы. Надо надеяться, что об этом знают и наши друзья — англичане.

Каждый поймет, что мы не склонны говорить о наших резервах — при одном слове «резервы» любая стена обрастает ушами. О наших частях, созданных зимой, расскажут летние сводки. Но можно ли не улыбнуться, слушая, как берлинское радио уверяет, что в новых русских дивизиях «только подростки 16 лет и старики от 60 до 70 лет»? Немцы стали, видимо, невзыскательными…

Я побывал недавно в небольшом городке, где стоит одна из наших резервных частей. Я увидел крепких солдат в возрасте от 25 до 35 лет. Это ярославские крестьяне или рабочие ивановского промышленного района. Все они служили в Красной Армии, хорошо стреляют, владеют пулеметом.

Половина офицеров уже побывала на фронте. Это раненые или больные, вернувшиеся из отпуска. Другие еще не воевали. Среди них имеются и кадровые офицеры и резервные. Они обладают солидными военными знаниями.

Я помню, с каким недоверием относились еще недавно западноевропейские авторы к нашему старшему лейтенанту или майору. Внешность часто обманывает (в особенности тех, кто хочет быть обманутым). Советская интеллигенция в значительной части вышла из сельской среды. Это сказывается на типе лица, на выговоре, на манерах. В наших школах наибольшее внимание уделялось знанию. Быть может, средний наш интеллигент, а следовательно, и средний наш офицер говорит и пишет без того блеска, который присущ среднему французскому интеллигенту. Но ведь блеск часто помогает скрыть незнание, даже невежество. Я разговаривал с сотнями наших командиров. Они не только толково проанализируют операцию на Сингапуре. Они знают и подоплеку римского процесса. Они много читали, да и продолжают читать. Они спорят о Шостаковиче, о Хемингуэе, о театральных постановках. А в походе они показывают недюжинную подготовку.

Младший командный состав этой резервной части превосходный. Много солдат-фронтовиков, прошедших трехмесячные курсы. Вот старшина. Это токарь. Ему 22 года. Он участвовал в осенних боях. Бойцы все старше его, но он сумел внушить им уважение: он знает, как бороться с немецкими танками, как защититься от минометного огня, как ходить в разведку.

У политработников солидный стаж. Это в недалеком прошлом секретари райкомов, активные советские работники, люди, привыкшие убеждать, организовывать, приободрять. Политработники прошли специальные курсы: они изучали не только социологию, международную политику, основы философии, но и военное дело. Батальонный комиссар знает то, что знает командир батальона. Он может разобраться в обстановке боя, дать веские указания. Это не штатский политик, приставленный к военному специалисту, это командир двойной закалки.

Экипированы резервисты превосходно. Каждый получил сапоги или крепкие ботинки с обмотками, штаны, гимнастерку, белье, шинель. Шинель теплая, не мнется, не страдает от дождя.

Я уже сказал, что среди резервистов, с которыми я встретился, много крестьян. Разговаривая с ними, видишь, какая перемена произошла в сознании русского народа.

Один английский офицер, сражавшийся в Ливии против войск Роммеля, рассказал мне: «Война там носит скорее спортивный характер». Трудно что-либо сказать против спорта. Но я не представляю себе человека с психологией футболиста, который способен одолеть гитлеровского солдата.

Две силы движут германской армией. Первая — это материальная заинтересованность каждого солдата в войне. Летом 1940 года немцы в Париже часто расспрашивали меня про Англию. Это были «хозяйственные» вопросы: какие в Лондоне рестораны или хорошо ли носится шотландское сукно. Они считали, что война для них способ прокормить себя и свою семью. Они знают, что значит для какого-нибудь Касселя или Иены украинская пшеница. Они радуются, посылая домой «трофейные» посылки. Второй силой гитлеровской армии является страх, круговая порука людей, связанных общим преступлением. Я вспоминаю немецкого ефрейтора в сожженной деревне, который сказал мне: «Нельзя ли удвоить конвой — я боюсь ваших женщин…»

Голод и ужас — трудно противопоставить этому спортивный дух или абстрактные разговоры о преимуществе либеральной концепции перед тоталитарной.

Прошлым летом война была для русского крестьянина просто войной, теперь она стала его кровным делом. Фашистские зверства летом жили на газетных столбцах, зимой они перекочевали в частные письма. О дикости фашистов теперь говорят не ораторы, но очевидцы, крестьяне из освобожденных районов. И в русском народе проснулась ненависть к захватчикам. Вот основное отличье весны от осени и тех резервистов, с которыми я недавно беседовал, от резервистов, уходивших на запад в июле или августе.

Прошлым летом еще жил миф о непобедимости немецкой армии. Что предшествовало походу Гитлера на Минск, на Киев, на Смоленск? Воспоминание о Компьене, захват Югославии и Греции, Крит. А теперь в сознании каждого резервиста живы другие имена: Ростов, Калинин, Можайск, Керчь. Теперь каждый русский уверен в конечной победе, и если он гадает о чем-либо, то только о том, когда придет эта победа.

Нам незачем скрывать те жертвы, на которые пошла наша страна. Вся Россия теперь в солдатских шинелях. Много разбитых семей, много человеческого горя. Война для нас не справки о потопленных регистровых брутто-тоннах, не военные стычки в отдаленных колониях, не замена белого хлеба серым. Война для нас трагедия, которая разыгрывается на нашей земле. Это судьба Ленинграда, это развалины Днепрогэса, это тысячи сел, сожженных захватчиками, это трудная жизнь миллионов эвакуированных. Мы не зазнаемся и не прибедняемся. Мы сдержанно говорим: мы теперь воюем одни против общего врага. Час тому назад боец мне задал все тот же вопрос — его теперь слышишь повсюду: «А союзники?..»