Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

В полночь меня разбудили на вахту. Я вышел наверх, и тут мне представилась новая для меня чудная картина. Ночь была темная, так как тучи застилали все небо, ветер был очень свежий, а потому море шумело и качка уже была заметна, хотя и незначительна. Среди этой тьмы, молча, пред нактоузом (ящик, в который вставлен компас освещенный, чтобы видеть румбы (радиусы компаса), стояли двое рулевых, мужественные и загорелые лица которых фантастически освещались этим светом. Голос вахтенного лейтенанта от времени до времени командовал "право" или "лево руля", на что следовал громкий, отрывистый ответ рулевых: "Есть право", "Есть лево". Огромный нижний парус, называемый гротом, заслонял со шканец, всю подветренную сторону, то надуваясь от порыва ветра, то опускаясь. Для меня, пылкого и поэтически настроенного, эта картина первой ночи на море была пленительна. Когда мы вышли из залива в Балтийское море, берега исчезли и мы остались между небом и водой; какое-то необъяснимое чувство довольства, смешанное с некоторою безотчетною грустью, овладело душою. Последовательно являлись острова Балтийского моря: Даго, Готланд, потом Борнгольм, воспетый Жуковским и отмеченный романтическим преданием, а этого было довольно, чтоб я смотрел на него с особенным интересом.

Вообще я был страстным любителем природы, энтузиастом до смешного. Таким знали меня все товарищи и потому, если попадалось в облаках какое-нибудь художественное или чудовищное сочетание разнообразных оттенков цвета (а иногда эта игра цветов была действительно восхитительна), то меня обыкновенно звали стоявшие на вахте наверх, любоваться картиной. В море, где ничего не видно, кроме неба и воды, особенно внимание привлекают днем, и особенно при закате и восходе солнца, облака своими чудными фантастическими формами и бесконечным разнообразием цветов и теней, а ночью мириады звезд, плывущих в тишине необъятного небесного океана, — вот где требуется истинное дарование художника-живописца. Созерцать эти чудные миры, уноситься мыслью в эти беспредельные пространства было моим любимым занятием на ночной вахте, и это чудное небо, эта вселенная всегда наводила на мысль о величии сотворившего все это. Тут припоминались стихи Козлова:

Плавание наше во все время было очень счастливо. Мы, по большей части, несли все марселя, а иногда ставили и брамселя, но, подходя на траверс острова Эланд, мы выдержали страшный шквал, "хвост урагана", как выразился наш моряк Лазарев, который в это время был болен и не выходил наверх. Шквал этот едва не погубил нас. Мы шли ровным ветром под брамселями; на ветре у нас шло одним курсом с нами купеческое судно. На горизонте обозначалась сначала черной полосой туча, скоро принявшая какой-то желтоватый отблеск. Вид этот был не совсем успокоителен. Послали убрать брамселя и взяли два рифа у марселей. Купеческое судно тоже послало людей по вантам, но оно убрало все паруса, оставшись под одним нижним стакселем (косой парус). Тучи стали подвигаться со страшною быстротою, море внезапно закипело и оделось белою пеленою; тотчас послали людей по реям закрепить марселя; но уже было поздно, свирепый шквал налетел; паруса страшно надулись; отдают марса-фалы (веревки, поднимающие реи), реи не поддаются. Фрегат всей своей массой упал на бок так быстро, что никто не мог удержаться на ногах, пушки нижней батареи почти доходили до воды: до такой степени положило фрегат. Помощник капитана, капитан-лейтенант Лялин послал прорезать фор-марсель, чтобы действием задних парусов привести фрегат к ветру и тем освободить от перпендикулярного его давления, но пока исполнилось бы это приказание, мы бы непременно опрокинулись; к счастью, в то же мгновение шквал промчался дальше своей губительною полосою. Когда воздух очистился от мрака, скрывшего все предметы, мы увидели купеческое судно; люди его спокойно и флегматически пошли по вантам и поставили все паруса. Вахтенный лейтенант Арбузов настолько был не опытным моряком, чтоб предвидеть, что шквал будет необыкновенный и что нужно было закрепить все паруса, кроме нижних. С этой поры нашим капитаном овладел такой страх, что он, несмотря на самый благоприятный ветер, к вечеру всегда приказывал убирать все лишние паруса, оставляя на всю ночь под одними рифлеными марселями, что сильно замедляло наше плавание и возбуждало ропот всех офицеров. После этого шквала мы пошли еще два дня и наконец достигли Копенгагена. Не стану входить в подробности нашего краткого здесь пребывания. Скажу только, что меня интересовало все виденное мною. Чужой незнакомый край, чуждые нерусские физиономии, другие костюмы мужчин, женщин, хотя и очень сходные с нашими, как общеевропейские, пленяли меня не столько какою-нибудь особенною красотою, — нет, — но по своей новизне для меня.

По обычаю моряков и вообще путешественников, офицеры отправлялись в гостиницу, где обедали за общим столом в большом обществе, которое было очень любезно и внимательно к нам, русским, как к частым посетителям Копенгагена с приходящей ежегодно эскадрой из Архангельска.

Капитан с одним из офицеров, Лермонтовым, поехали с визитами к посланнику и другим высшим властям, офицеры же доставляли себе различные удовольствия, каждый по своему желанию. Гуляли по саду, где была многочисленная публика, осматривали замечательности города. Его высокие дома и узкие улицы переносили к средневековой эпохе, когда в Европе люди более скучивались в одну массу, согласно с тогдашними феодальными правами, не всегда безопасными для жителей, рассеянных на большом пространстве. Налившись пресной водой и запасшись свежей провизией, мы снова подняли якорь и, отсалютовав прощальными выстрелами городу, вступили в Зунд. Тут я с большим вниманием и любопытством смотрел на замок Гамлета, воспетого неподражаемым Шекспиром; затем проплыли Каттегат и Скагерат в виду мрачных скал Норвегии, представлявшихся облаком на горизонте, и вступили в Немецкое море. Тут я в первый раз увидел китов; в это же время, когда мы бежали быстро под всеми верхними парусами, увидели вдали образовавшийся тифон, который шел по ветру и по нашему направлению; его разбили ядрами. Немецкое море уже есть преддверие океана, в который мы скоро вступили и прошли Шетландские острова. Подходя на траверс Фарерских островов, которых силуэт открылся вдалеке, ветер стал свежеть и наконец обратился в бурю. Качка была страшная, почти все офицеры подверглись морской болезни, и только нашей вахты офицеры Арбузов и Бодиско выдержали, и я в том числе.

Исландия открылась нам миль за сто; это было на рассвете. Сначала она представилась нам в виде облаков, и нужно было вглядеться с большим вниманием, чтобы убедиться, что это земля, а не облака, с которыми так знакомы глаза моряков. К полудню обозначилась огнедышащая Гекла, которая в это время пламени не извергала, а только черный дым поднимался из ее жерла над горизонтом.