Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Не могу описать того чувства духовного восторга, которое овладело мною при этой дивной заутрене. Уже прошло более 7 лет, как я не слыхал в храме пения "Христос воскресе". И вот теперь, среди благоговейного собрания верующих, я слышал эту дивную песнь, которую ангелы поют на небеси. В этот день и в ночь у меня сильно болела голова, и я почти больной поехал к заутрене, так что, войдя в эту массу народа, мне почти сделалось дурно, и я должен был выйти из церкви. Но когда запели первый "Христос воскресе", то я воскрес с Его воскресением.

После заутрени мы закусили до обедни в доме священника, а после обедни должны были у него же совершить разговенье; затем уехали домой. Перед Пасхой я говел и приобщался Святых Таин. Духовным отцом моим был отец Петр, священник одной церкви, к приходу которой завод был приписан. Это был истинный христианин и истинный священник; он был человек пожилой, но очень живой и бодрый, еще старого церковного воспитания, то есть не был в семинарии, но был очень любознателен и развит. Он в течение своей жизни собрал очень порядочную библиотеку и очень любил читать; по апостольской же ревности своей и добродетелям был истинным пастырем своих духовных детей. Он знал всех своих прихожан, часто посещал их всех и всегда с ласкою и назидательным словом; а когда узнавал об обращающихся на путь истины, то уже часто навещал их и всегда с Евангелием, которое читал им громко и затем объяснял, убеждал и воспламенял в них любовь к Господу и Искупителю.

Я знал многих, которых вся жизнь сделалась вполне христианскою, и между ними были некоторые из поселенцев, так что общество этих людей поистине напоминало первых христиан по жизни, благочестию и ревности. Со своим религиозным направлением, как мне приятно было увидеть тут подобие первых христиан с тою же простотою сердца и чистых нравов, с тою же братскою любовью, с тою же готовностью на всякое доброе дело и с тем же бодрствованием над своими внутренними движениями; а в этом только во все века, во всех народах и познаются истинные христиане, составляющие истинную вселенную апостольскую церковь. Один из них был старик-поселенец, и старушка — его жена.

По их добрым делам и глубокому благочестию и ревности эта пара напоминала несколько Прискиллу и Акилу апостола Павла. Они были люди довольно зажиточные, и никто из нуждавшихся не проходил мимо их окон, чтобы они не помогли ему. Я У них останавливался, приезжая к заутрене или после Пасхи ко всенощной, когда я и ночевал у них. Единомысленные в вере скоро связываются узами христианского братства, что было и между нами. У меня было несколько книг духовного содержания, которые я привозил с собою и читал им.

Тут был также один казачий пятидесятник, в параллель римскому сотнику; один старец с больными ногами, едва ходивший, но, несмотря на это, каждый год странствовавший к чудотворцу Иннокентию, которого мощи почивают в монастыре около Иркутска. Те, которые ходили с ним на это богомолье, рассказывали мне, что во время этого странничества он не только не отставал, а опережал других из партии. Еще была одна девица, отказавшаяся от замужества и совершенно посвятившая свою жизнь Богу и делам благочестия. При этом нельзя не заметить, как много значит такой духовный руководитель, каким был отец Петр; никто из тех, которые посвятили себя служению Богу и благочестию, не располагали, по крайней мере, в мое время, удалиться из мира, а все жили в обществе и, конечно, много способствовали своим примером обращению других и поддержанию добрых христианских нравов. Каждую ночь, по древнему обычаю, они зажигали свечи или лампады перед образами и совершали свою полуночную молитву; утром же все принимались за свои обычные занятия. Очень оригинально было рассуждение старушки, о которой я упоминал. По ее понятию, животное, закалываемое для пищи человека, этим самым удостаивается великой чести и, так сказать, радуется, служа для питания человеческого тела, которое вмещает в себе бессмертную душу, созданную по образу и подобию Божию; дохлая же скотина делается смрадною добычею зверей и собак. Отец Петр, по окончании обедни выходя из церкви, всегда подавал милостыню нищим, но в то же время всегда обращался к ним с назиданием, представляя им страшный грех тунеядства и ложного нищенства, за которое постигнет их гнев Божий, а истинным нищим внушал, что, принимая милостыню, они этим самым принимали на себя обязанность усердно молиться за благотворителя.

За строгость своих правил в исполнении его духовных обязанностей отец Петр некоторыми был не любим. Так, однажды, во время говения, в день причастия он не хотел причастить Святых Таин командовавшего в заводе гарнизонною ротою офицера за то, что он приехал уже после заутрени. Когда тот стал ему возражать с неудовольствием за эту строгость, приводя какие-то причины, то он сказал: "В таком случае, послушайте чтение заутрени", — и приказал клирику тотчас же начать чтение. Словом, это был истинный и добрый пастырь своих овец и вполне сознавал свою ответственность перед великим Пастыреначальником и Господом.

Когда уже разлилась Лена и все реки, в мае месяце, пришло повеление, о котором я упоминал, перевести меня из завода в Балаганскую волость на Ангаре. Это известие было для меня очень прискорбным, потому что мне тут жить было очень приятно. Искренняя приязнь семейства Василия Тимофеевича, его чудной жены, их милых, любивших меня детей, заменявших мне далеких родных, чрезвычайно услаждала мою жизнь. Когда я заболел простудой, я никогда не забуду их нежной заботливости обо мне, их участия и попечения. Для служения мне дали мальчика лет двенадцати, которого я учил грамоте и, так сказать, воспитывал. Сначала он боялся спать один в ожидании моего возвращения, а когда я внушил ему, что ему бояться не должно, так как мы всегда охраняемы Богом и Его ангел невидимо находится с нами, то этот 12-летний мальчик с такою верою принял это внушение, что с тех пор всегда спал один в моей избе, которая была отделена от хозяйского дома целым двором. Я редко в мою продолжительную жизнь встречал детей этого возраста, которые с такою любовью учились и так усваивали наставления.

Я жил у одного раскольника, тоже отставного каторжника и также бывшего донского казака, у которого была жена тоже одного толка с ним*. Он был очень зажиточен, торговал омулями, был совершеннейшим типом наших закоренелых раскольников, исполняя по старине все обычаи старины и в том числе непременно каждую субботу ходил в баню вместе со своею женою. У меня было много духовных книг, в том числе большая Библия, с которой я не расставался; и как он меня частенько навещал, то я часто с ним разговаривал, иногда касаясь и их заблуждений. Я ему разъяснил, что причина раскола есть невежество их отцов, которые неправильно называли себя староверами, ибо исправленные церковные и богослужебные книги были исправлены по тем первоначальным богослужебным книгам, которые мы получили от греков вместе с христианскою верою и которые были принесены первыми проповедниками. Он помалкивал, иногда поддакивал, но не знаю, соглашался или нет. Однажды он, придя ко мне, сказал: "Вот я вижу, ты человек ученый, у тебя много и книг, скажи-ка, правда ли то, как нас учили о табаке, что когда Господь сотворил мир, то дьявол сказал ему: "Вот, Господи, ты все сотворил, дай и мне что-нибудь сделать". Господь позволил, и он воткнул в землю палку и из нее вырос табак". Тут я взял Библию и прочел ему все шесть дней творения. Он задумался, а я сказал: "Вот видишь, как вас обманывают, и, конечно, по внушению того же дьявола; ну где тут говорится о табаке?" На это он указал, что где-то апостол говорит о злом корне, это-то и есть табак. Я ему прочел то место Послания к евреям, где говорится об этом, и старался объяснить ему, что не должно брать отдельно какое-нибудь слово, а надо взять вместе все слова наставления апостола, который говорит: "Наблюдайте, чтоб кто не отпал от благодати Божьей, — вот о чем говорит апостол, — чтобы между вами не возник какой-нибудь горький корень, — и тут же прибавляет: — Чтоб не было у вас какого блудника или нечестивца", — вот что значит горький корень. Во времена апостолов еще не знали и не слыхали о табаке, и как же он мог говорить о нем? Он задумался, но не сказал ни слова. Жена его была славная добрая старушка, очень ласкала моего Ивана и хорошо его кормила. Она и мне тоже готовила кушанье и очень вкусно, а главное опрятно. Когда я был болен, случилось, что каша у нее в печи вышла из горшка и стала возле; из этого она заключила, что я, должно быть, умру.