Владимир Губарев - XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

— Вы помните все даты…

— События того времени я могу воспроизвести буквально по дням. А 21 ноября я запомнил еще и потому, что у меня был день рождения — исполнилось 60 лет, и я посчитал, что президент России сделал мне такой подарок: лучшего и желать было невозможно! Мне звонит Юрий Сергеевич, поздравляет, а потом добавляет, что час назад Указ подписан. Так что не запомнить такой день было просто невозможно…

— Академизм? Это хорошо или плохо?

— На мой взгляд, очень хорошо! — Почему?

— Под академизмом подразумевается интеллигентность, разумность, уважение к традициям. Академия имеет большую историю, и никогда — даже в критических ситуациях — она не поддавалась на сиюминутные требования дня. Август и сентябрь 91-го стали месяцами жестких испытаний для Академии в целом и для каждого его члена. Мне приятно, что испытания эти большинство людей выдержали — они думали о судьбе своей Академии несравненно больше, чем о собственной. Прекрасно повел себя Гурий Иванович Марчук. Он понимал, как развиваются события. На Общем собрании в октябре он произнес прекрасную речь о судьбе науки в Советском Союзе и о том, что ее ждет впереди.

— Я опубликовал в "Правде" его речь. А назвал ее: "Прощание с наукой".

— И он ушел. Я ценю Гурия Ивановича как математика и как президента. Ему было очень трудно — ведь СССР еще существовал. Но, тем не менее, академик Марчук поднялся выше своих личных интересов и пристрастий, и сделал он это ради будущего нашей Академии. Об этом, на мой взгляд, не следует забывать.

— Как вы считаете: события октября 1991 года в судьбе Российской Академии наук более драматичны, чем ноября 1917-го?

— В ноябре 17-го Россия осталась Россией, Ситуация в стране изменилась, и это сказывалось на Академии, но власть от нее не требовала коренных изменений. Кстати, правители России всегда с уважением относились к науке. Или по крайней мере делали вид, что это именно так… Однако в октябре 91-го власть потребовала уничтожения одной и создания другой Академии. В этом вся сложность. К счастью, ученым удалось отстоять Академию. И этим можно гордиться… Всегда Академия была вместе со страной: болела ее болезнями, воевала, страдала и мечтала о будущем. И естественно, Академия старалась возвысить свою Отчизну талантом и трудом тех, кто в ней работал и работает.

— Вы говорите об Академии как об очень близкой и родной…

— Так и есть — ведь с ней связана вся моя жизнь!

— Кстати, а где она началась? Кто ваши родители и почему вы стали именно математиком?

— Я родился в Ленинграде. Как я уже упоминал, мама у меня армянка. Брат ее был крупным партийным деятелем. В 19 лет он возглавил Ереванский партийный комитет, а потом его послали в Москву учиться. Он переехал в Ленинград по приглашению Кирова. Он и выписал туда младшую сестру учиться. Она вышла замуж за студента металлургического института. Он работал на Балтийском заводе. Его направили в командировку в Хабаровск. Там он был арестован и исчез навсегда… Потом началась война, блокада. В марте начали вывозить завод — в первую очередь, эвакуировали станки, а щели между ними заполняли людьми. В конце концов мы оказались в Ереване, где я и заканчивал школу… Моя биография опровергает весьма расхожее мнение, что если не член партии, если нет связей и так далее, то пробиться в советское время было невозможно. Но это не так. В 49-м году я из Еревана приезжаю в Москву поступать в университет. У меня золотая медаль. Анкета заполняется честно, пишу, что отец в 1937-м году был арестован, кто был дядя и какая у меня семья. Конечно, некие сложности возникли. Прихожу на мехмат, а там говорят, что опоздал на неделю — все уже заполнено. Но говорят, что на физфаке еще медалистов принимают. Иду туда… Представляете, с такой анкетой прийти тогда на физфак! Со мной очень долго проводят собеседование… Через два дня вывешивают списки, меня там нет. Объясняют, что собеседование прошел, но нет мест в общежитии… И я пошел на мехмат на общих основаниях. Семь экзаменов, из них три по математике. Один экзамен — английский язык. Я его знал очень плохо. Но до этого экзамена я уже получил три пятерки по математике. Прихожу на английский, сидит старушка… Входит председатель приемной комиссии, что-то говорит ей, и она задает мне всего один вопрос, на который по-моему я отвечаю неверно… И она мне ставит четверку, мол, вам все равно… Как видите, даже отследили, чтобы меня принять… Так что некоторые представления о прошлом неверны, мой жизненный опыт свидетельствует о другом.

— Без такой школы, какая была и есть в МГУ, стать большим математиком сложно?

— Безусловно. У нас в стране именно так. Специфика российской математики в том, что школы объединяют определенные направления. В 18 веке возникла школа Чебышева. Повезло, что из приглашенных в Россию ученых при создании Академии из восьми было три математика, и среди них Эйлер, который стал великим математиком в мире. Он проработал сначала 14 лет в России, уезжает, но потом он вновь возвращается и работает до конца своих дней здесь. А потом появляется Чебышев — его влияние до сих пор огромно. Он создает Петербургскую математическую школу, а это плеяда выдающихся ученых. А далее нечто трудно объяснимое происходит с математикой в советские годы. Необычайно высокий взлет ее — множество школ, десятки прекрасных фамилий, есть совершенно выдающиеся математики — я не буду перечислять, потому что боюсь случайно кого-то не назвать! И все это в один период. Удивительное все-таки явление в науке… В какой-то мере вера в науку, что именно она придет к процветанию, к тому времени, что называлось коммунизмом, проникало везде, и власть этому способствовала, так как верила в ученых. Это был определенный идеализм, подчас он приводил к бедам. Это происходило тогда, когда кто-то говорил, мол, смотрите у меня получается, а у остальных нет… Можно все засеять ветвистой пшеницей, и хлеба будет изобилие, а, значит, и коммунизм рядом… Настолько верили в науку, что иногда торжествовали проходимцы, невежды, так как они прикрывались званиями. А "наверху" свято верили в них, особенно, если такие лжеученые обещали быстрые достижения. Примеров тому множество.

— К сожалению, они есть и в сегодняшних реалиях. Если перед учеными выступал премьер академик Примаков, то его обращение — "я приветствую вас, коллеги" — воспринималось нормально, но совсем иначе эти слова прозвучали из уст премьера Степашина на Общем собрании Российской Академии наук во время юбилейных торжеств по случаю 275-летия РАН. Его члены Академии не приняли в свои ряды, так как докторская диссертация премьера весьма далека от истинной академической науки.