Виктор Гюго - Наполеон малый

Но этого не случится: пробуждение наступит.

Наша книга ставит себе целью встряхнуть, разогнать эту спячку. Даже и в летаргическом сне Франция не должна попустительствовать этому правительству. Бывают минуты, когда обстоятельства складываются так грозно, что уснуть под этой нависшей над вами угрозой значит умереть.

Прибавим к тому же, что Франция, как это ни странно, до сих пор ничего не знает о том, что произошло начиная со 2 декабря, а если и знает, то очень мало, и в этом ее оправдание. Однако благодаря нескольким мужественным и благородным выступлениям в печати многие факты начали выплывать наружу. Наша книга должна пролить свет на некоторые из этих фактов и, если дозволит провидение, показать их в подлинном виде. Важно, чтобы люди имели хоть некоторое представление о том, что такое Бонапарт. Сейчас, вследствие запрещения собраний, запрещения печати, запрещения слова, запрещения свободы и правды, запрещения, которое позволило Бонапарту совершать все, что угодно, но в то же время сделало недействительными все его мероприятия до единого, включая сюда и пресловутое голосование 20 декабря, — вследствие полного подавления какого бы то ни было протеста и всего, что могло бы пролить свет на события, — ничто, ни один человек, ни один факт, не представляется в своем настоящем виде, не носит своего настоящего имени. Преступление Бонапарта — не преступление: оно называется необходимостью. Предательство Бонапарта — не предательство: оно называется защитой порядка. Грабежи Бонапарта — не грабежи: они называются государственными мероприятиями. Убийства, совершенные Бонапартом, — не убийства: они называются общественной безопасностью. Соучастники Бонапарта — не злодеи: они называются судьями, сенаторами, советниками. Противники Бонапарта — не поборники закона и права: они называются бунтовщиками, демагогами, смутьянами. Для Франции, для всей Европы Второе декабря еще скрыто под маской. Эта книга — не что иное, как рука, протягивающаяся из темноты и срывающая маску.

Так вот, мы покажем, что значит это торжество порядка; мы покажем это правительство, мощное, устойчивое, твердое, сильное, опирающееся на кучку хлыщей, у которых больше амбиции, чем амуниции, на маменькиных сынков и мелких плутов; на бирже его поддерживает еврей Фульд, в церкви — католик Монталамбер; его ценят женщины, которые мечтают стать девками, и мужчины, которые хотят быть префектами; проституция всех видов служит ему оплотом; оно устраивает празднества, назначает кардиналов; носит белый галстук и шапокляк подмышкой, перчатки цвета свежесбитого сливочного масла, как Морни; вылощенное, как Мопа, очищенное, как Персиньи, богатое, элегантное, отмытое дочиста, прибранное, раззолоченное, оно сияет, оно родилось в море крови.

Да, пробуждение наступит!

Да, страна стряхнет с себя это оцепенение, которое для такого народа — позор; и когда Франция очнется, когда она откроет глаза, когда она увидит, что стоит перед нею и рядом с ней, — она в ужасе отшатнется от этого чудовищного злодейства, которое осмелилось соединиться с ней во мраке ночи, с которым она разделила ложе.

И тогда пробьет урочный час.

Скептики недоверчиво улыбаются; они говорят: «Напрасные надежды! Вы считаете, что этот режим — позор для Франции? Пусть так, но он котируется на бирже. Вам не на что рассчитывать. Вы просто поэты и мечтатели, если вы все еще надеетесь. Вы только посмотрите, исчезло все, что знаменовало собой свободу: трибуна, печать, знание, слово, мысль. Еще вчера все это жило, двигалось — сегодня все замерло. И что же? Все довольны; люди приспособляются к этой мертвечине, извлекают из нее выгоду, устраивают свои делишки и живут себе как ни в чем не бывало. Общество продолжает существовать, и даже порядочные люди считают, что все идет прекрасно. Почему вы думаете, что такое положение изменится? Почему вы думаете, что оно окончится? Не стройте себе иллюзий: оно прочно и устойчиво, это наше настоящее и будущее».

Мы в России. Нева скована льдом. На ней строят дома, тяжелые возы движутся по ее спине. Это уже не вода, это камень. Прохожие снуют взад и вперед по этому мрамору, который когда-то был рекой. Вырастает целый город, прокладывают улицы, открывают лавки, продают, покупают, пьют, едят, спят, разводят костры на этой воде; теперь все можно себе позволить. Не бойтесь, делайте, что хотите, смейтесь, пляшите. Лед этот тверже, чем суша. И верно, он звенит под ногами, как гранит. Да здравствует зима! Да здравствует лед! Отныне и навеки! Посмотрите на небо — что это, день или ночь? Мертвенный, тусклый свет влачится по снегу; можно подумать, что солнце умирает.

Нет! Ты не умираешь, свобода! Наступит день, и в тот час, когда этого всего меньше будут ожидать, когда ты будешь совсем забыта, ты воспрянешь, о сияние! И мир увидит твой лучезарный лик, поднимающийся над землей и сверкающий на горизонте. И на весь этот снег, на весь этот лед, на мертвую белую равнину, на воду, превратившуюся в камень, на эту ненавистную зиму ты метнешь твою золотую стрелу, твой пламенный, ослепительный луч! Свет, тепло, жизнь! Слышите вы этот глухой шум, грозный гул в глубине? Это ледоход! Нева вскрылась! Река возобновила свой бег. Живая, радостная, грозная вода сбрасывает ненавистный мертвый лед и крушит его. Вы говорили: гранит. Посмотрите, он разлетается вдребезги, как стекло! Это ледоход, говорю я! Это возвращается истина, и все снова движется вперед, человечество снова пускается в путь, несет, увлекает, подхватывает, тащит, сталкивает, громоздит, сокрушает, давит и топит в своих волнах, как жалкую рухлядь разрушенных лачуг, не только новоиспеченную империю Луи Бонапарта, но и все сооружения, все создания древнего, извечного деспотизма! Смотрите, все это проносится мимо и исчезает навсегда. Вот наполовину затонувший фолиант — это растрепанный свод беззаконий! Вот пошли ко дну подмостки — это трон! Вон еще одни подмостки летят в пучину — это эшафот!

И для того чтобы свершилось это великое низвержение, эта ослепительная победа жизни над смертью, много ли было нужно? Один твой взор, о солнце! Один твой луч, о свобода!

Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт, сын Гортензии де Богарне, которую Наполеон выдал замуж за Луи-Наполеона, голландского короля, родился в Париже 20 апреля 1808 года. В 1831 году Луи Бонапарт принимал участие в итальянских восстаниях, в одном из которых был убит его старший брат, и пытался опрокинуть папский престол. 30 октября 1835 года он сделал попытку свергнуть Луи-Филиппа. Потерпев фиаско в Страсбурге, Луи Бонапарт, помилованный королем, отправился в Америку, оставив на расправу своих сообщников. 11 ноября он писал: «Король по своему милосердию приказал отправить меня в Америку»; далее он заявлял, что он «чрезвычайно тронут великодушием короля» и что, «конечно, все мы виновны перед правительством, осмелившись поднять против него оружие, но больше всех виновен я ». Он заканчивал свое письмо так: «Я виновен перед правительством, но оно поступило со мной великодушно». [4] Письмо это было оглашено в Верховном суде адвокатом Паркеном, который, прочитав его, воскликнул: «У Луи-Наполеона много недостатков, но в неблагодарности его упрекнуть нельзя».