Геннадий Андреев - Горькие воды

Уже ноет в желудке. Смотрю на часы — три. За пять часов мы отъехали от города два километра. В меня закрадывается мистический страх: мы, наверно, не стронемся с этого проклятого места. Непоседов тоже заметно поостыл: он нахмуренно разглядывает помпу и не знает, что еще сделать с ней.

Достаю из машины портфель, сажусь на травку, вынимаю предусмотрительно захваченные бутерброды: собираешься на день — еды бери на три.

— Закусите, Григорий Петрович, — предлагаю Непоседову. Он вытирает руки о штаны, спохватывается, рвет траву, тщательно вытирает ею руки, потом платком чистит брюки.

— Приедешь в Москву, на трубочиста будешь похож, — насупив брови, говорит директор. Жуя бутерброд, он саркастически улыбается: — Мне Аня совала в портфель бутерброды — я выбросил. Еще ругался: куда, говорю, суешь, мы же через два часа в Рыбинске будем. Что мы, на лошадях, что ли? Это ж не старое время!.. Тьфу ты, какое идиотство! Аж противно! — плюется Непоседов.

Покончив с бутербродами, закуриваем и не спешим подниматься: Всё равно бесполезно.

— Подумать только, — раздражению говорит Непоседов, — машина на все сто, а такой пустяк, как помпу, не могли продумать. Куда это годится! Идиоты, а не конструктора!

— Может, пока светло, в город за помощью сходить? — предлагаю я. — А то застрянем на ночь.

Непоседов, бросает на меня негодующий взгляд, вскакивает на ноги:

— Это ж курам на смех! Что мы, маленькие? Позор на весь город! — и снова бросается в бой с помпой.

Мы ее разбирали и собирали еще пять-шесть раз — помпа не работала. От деревьев протянулись длинные тени, потянуло вечерней свежестью.

Не глядя на меня, нахмуренный, злой, Непоседов боролся с помпой. Я уже потерял интерес к ней и не смотрел, что делает Непоседов.

Он еще раз поставил помпу на место, налил бензин, молча сел за руль, грозно смотря перед собой. И вдруг — мотор заработал! Машина дрогнула, тронулась с места, — Непоседов прогнал ее немного и остановил. Поспешно собрав инструменты, мы уселись, — машина, словно отдохнув, будто с радостью зарысила по уже темнеющему лесу.

— Идет, подлюка! — кричал Непоседов. С его лица исчезла хмурость, он опять смотрел весело и уверенно.

— Что вы с ней сделали? — спросил я, еще не веря, что мы все-таки едем.

— А я из нее шарик выкинул! — воскликнул Непоседов. — Выкинул, она и идет! Видали, как бывает? Значит, не все в технике к месту. Теперь пойдет, голубка, я ее чувствую!.. А вернемся на завод — я тут, впереди, бензиновый бачок поставлю, литра на три, на четыре. Я уже обмозговал: изолирую его асбестом, из него трубку, прямо в карбюратор, как на грузовиках, чтобы бензин самотеком шёл. На всякий случай, чтобы помпа меня больше никогда не подводила. Шалишь, меня не обманешь! — смеялся повеселевший Непоседов.

Быстро надвигались сумерки. Дорога, чем дальше, становилась хуже: машину нещадно подбрасывало на бугром выпиравших поперек дороги корнях.

— Как бы рессоры не поломать, — забеспокоился Непоседов, сбавляй скорость.

— А не заночевать в первой же деревне? — предложил я. — Дорога дрянь, шины у нас не лучше, если разъедутся, застрянем.

— Не хотелось бы, — недовольно покрутил головой Непоседов. — Хотя торопиться некуда, можно и переночевать.

Лес расступился, посветлело — выехали на большое поле, посреди стояла деревенька, улицей вытянувшаяся вдоль дороги. Всего семь-восемь изб с одной стороны, столько же с другой. На улице ни души, хотя уже был вечер и полагалось бы в это время сидеть на завалинках старикам и судачить о своих делах. И, что совсем удивительно, ни одна собака не тявкнула на нас и не побежала, заливаясь лаем, догонять машину. Деревня казалась вымершей. Это впечатление усиливалось тем, что едва не половина высоких, ладно и щедро срубленных домов заколочена: перекрещенные доски закрыли окна, как будто у домов залеплены глаза.

— Сонное царство, — пробурчал Непоседов. — А ну, разбудим. — Он остановил машину и отчаянно затрубил.

В окне ближайшего дома показалось недовольное щетинистое лицо; из дома вышел мужчина, в заплатанном пиджаке, с лохматой непокрытой головой. Недружелюбно поглядывая, он не торопясь подошел к нам.

— Где живет уполномоченный сельсовета? — спросил Непоседов.

— Я самый и есть, уполномоченный, — ответил крестьянин, хмуро посматривая на нас.

— Нам ночлег нужен, где у вас можно переночевать?

Уполномоченный не спешил с ответом, продолжая исподлобья рассматривать нас. Он словно взвешивал, кто перед ним? На машине — следовательно начальство, но какое, относящееся к нему или так, постороннее?

— А вы кто будете? — спросил он, без тени угодливости или желания услужить.

— Я директор лесозавода. Едем к командировку. Где у тебя изба почище, попросторнее? — заторопил Непоседов.

Не меняя выражения лица, уполномоченный нехотя ответил, показав рукой:

— Третья изба с правой руки, Сидора Силантьева, — и отвернулся.

— Черти не нашего Бога, — засмеялся Непоседов, пуская машину. — И разговаривать не хочет. Вот и строй с такими социализм.

Высокая четырехоконная изба Силантьева тоже выглядела неприветливо: стены потемнели от времени, когда-то крашеная затейливая резьба наличников окон облупилась, местами выкрошилась; острый конек крыши подался вперед, будто дом угрюмо насупился. Толстые бревна стен говорили, что в свое время дом был выстроен на славу и на много лет.

Постучали в калитку крепких, тоже на много лет поставленных ворот, но ответа не получили. Вошли во двор — ни души. Обширный двор пуст: ни телеги, ни саней или бороны, прислоненных где-нибудь к навесу; двери большого сарая открыты настежь и по черноте за ними угадывалось, что он тоже пуст. За сараем ютились еще какие-то сарайчики и клетушки, дальше, за оградой из жердей, по видимому, был огород. Но и двор превращен в огород: только у дома и дальше, у клетушек, оставлен широкий проход, а остальное пространство занято грядками, уже пустыми или с увядшими кустиками картофеля. Ни души нигде, ни движения; к двери на высоком крыльце прислонена метла — свидетельство, что хозяев дома нет.

Обоим нам, привыкшим к заводскому и городскому оживлению, от этого неподвижного запустения стало не по себе. Непоседов крикнул:

— Есть какая живая душа? — никто не отозвался.

С полчаса просидели на крылечке, ожидая хозяев. Было уже темно, когда с заднего двора показался высокий, худощавый, жилистый старик, лет шестидесяти. Он не удивился, увидев нас, поздоровался, — мы сказали, почему сидим у него во дворе.

— Переночевать можно, место найдется, — без воодушевления ответил хозяин, поднимаясь на крыльцо. — Заходите в избу.

В избе он зажег маленькую керосиновую лампочку, мы огляделись — в комнате опрятно и чисто. Стол, широкая скамья у наружной стены, несколько венских стульев, горка, по стенам почерневшие литографии — обстановка была ответшавшей, но видно, что в этом доме когда-то жили хорошо. Непоседов спросил, нельзя ли достать молока, яиц, чего-нибудь поесть.