Сергей Гаврилов - Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. Российская империя между Шлезвигом и Гольштейном. 1710–1918

Решили эстонцы с новым пастором тогда новый храм строить, да такой, чтобы разнеслась слава далеко за пределами Петербурга. Чтобы и на родине услышали, что воспрянул эстонский народ от 700-летнего рабства. Но одного субъективного желания мало. Должно было много векторов совпасть, чтобы этническая революция победила, хотя бы в отдельном взятом городе Петербурге.

Вот какой вектор помог. 1830—1850-е годы – эпоха строительства армейских церквей в Петербурге. Царь Николай I извлек уроки из декабрьского восстания 1825 года. Гвардейцы поддержали мятежников. Тревожный сигнал. Для исправления ситуации стали строить храмы. Духовную язву врачевать. В идеале, каждому гвардейскому полку – свой храм. Не только место молитвы, но и символ единения – с полком, царем, Отечеством. Памятник боевой славы. Хранилище реликвий. Ну и способ подчеркнуть близость ко двору – у кого краше храм, у кого ближе ко дворцу стоит. Преображенскому полку построили Преображенский собор (1832 г.), Измайловскому полку построили Измайловский Троицкий собор (1835 г.), Семеновскому полку – Введенский собор (1842 г.), Конной гвардии – Благовещенскую церковь (1849 г.), лейб-гвардии Егерскому полку – Мироновскую церковь (1855 г.) и т. д.

Православные служивые получили место духовного окормления. Стали думать, что делать с инославными. В столичных частях служили рекруты из западных губерний, лютеране. Нельзя, чтобы они остались неохваченными этой программой церковного строительства.

Троицкий Собор Измайловского полка. Июль 2010 г. Фото автора.

И вместо скромного домика к 1860 году воздвиглось в Коломне, на Офицерской улице (ныне – улица Декабристов), представительное здание сакрального назначения. Эстонская церковь. Для эстонских солдат. Не поскромничали униженные и оскорбленные. Начиная с проектной стадии бросается в глаза нерасчетливая щедрость в затратах. Проект храма заказали не студенту какому-нибудь. Казалось бы, бедные селяне, солдаты да извозчики, должны были бы каждую копеечку считать. На проекте могли бы сэкономить. Но не стали. А заказали проект профессору архитектуры Петербургской академии художеств Гаральду Боссэ. Самому дорогому придворному (с 1858 г. – архитектор Высочайшего двора) архитектору, который заказы только от царской семьи да высших сановников империи принимал. Допустим, Гаральд Эрнестович родился в Лифляндии, так что мог снизойти до земляков, уважить просьбу. Если бы например, ему особо больше делать нечего было. Но не задаром же. К тому же он был просто завален работой на Высочайшую семью. Находился в зените своей славы, на пике карьеры. Именно в это время работал над созданием загородных резиденций для великих князей Николая (Знаменка) и Михаила (Михайловка) Николаевичей.

И все-таки заказ от эстонского прихода он принял. Смело экспериментировал стилями и материалами, опирался на опыт европейской практики. Для церкви подготовил проект в неороманском стиле. Практично к решению подошел – и с теоретической, и с жизненной точки зрения. «По моему внутреннему убеждению, строгой простоте и духу реформатского учения более всего соответствует стиль романский. Простота форм и отсутствие штукатурки как нельзя более характеризуют серьезное назначение постройки. Задающиеся профили весьма практичны в нашем всеразрушающем климате. Выгода была и та, что кирпичные постройки не требуют усиленного ежегодного ремонта» [126] Цит. по: Тыжненко Т. Е. Гаральд Боссе. Зодчие Санкт-Петербурга XIX – начало XX веков. СПб., 2000. С. 358, 359. Сказано, впрочем, по поводу Реформатской церкви на Мойке, построенной чуть позже – в 1862 году. . В общем, для строгого и простого обряда строгий и простой храмчик за 65 тысяч рублей серебром, в неороманском стиле, чтобы строгости обряда соответствовал. Ну и чтобы штукатурить не надо было часто. И небесам потрафил, и земному дань отдал. «Здание вмещало 800 человек и снаружи было украшено перспективным порталом и колокольней высотой 18 саженей (~40 метров) со шпилем, покрытым цинком. На фасаде все выступающие части были сделаны из фасонного кирпича. Д. И. Иенсен исполнил терракотовые украшения… Внутри она выглядела довольно скромно: облицовка „под дуб", две люстры, хоры, резная кафедра и большое распятие. Хорошую акустику создавали перекрытия из деревянных балок» [127] Антонов А. А., Кобак А. В. Святыни Санкт-Петербурга. СПб., 1996. Т. 3. С. 248. . Финансирование строительства храма и дома при ней взяла на себя в значительной степени царская казна.

Построили здание в рекордные сроки – за год. В Иванов день 1859 года пастор К. Лаланд заложил первый камень Иоанновской (Яновской) церкви, а в ноябре 1860 года он уже освятил готовый храм. Скорость постройки – от фундамента до шпиля – удивительная для XIX века. Главный православный храм столицы – Исаакиевский собор – строили почти 50 лет. А церковь для эстонских солдат и чернорабочих – внушительных размеров кирху по проекту придворного архитектора – построили за год. И в значительной степени за счет государства. Вот тебе и «тюрьма народов». Почему же эстонцам так повезло? Откуда такая щедрость? Какой-то третий вектор могущественной силы проглядывает за всеми этими чудесными метаморфозами. Возможно, секрет в том, что эстонцам покровительствовал барон Егор Федорович фон Мейендорф, командир всей гвардейской кавалерии, да к тому же президент Генеральной консистории.

Эстонская церковь Святого Иоанна.

Мыза Кумна – наследственное владение Мейендорфов – сохранялась в их собственности до 1940 г. Современный вид. Июль 2010 г. Фото автора.

Егор Федорович Мейендорф родился в 1794 году на мызе Охт (эст. Охту) близ Ревеля. Ему, не просто эстляндцу, но внуку командира голштинских драгун, любимого полка Петра III, было гарантировано блестящее будущее. Разумеется, служил он в гвардии и быстро продвигался по службе. Служба проходила, как водится, традиционно – между балами и игрой. К тридцати годам считался лучшим танцором Ревеля, завидным женихом (и конной гвардии полковник, и метит в генералы). «Ревель тогда славился гостеприимством, красавицами и танцами. Балы у губернатора барона Будберга, графа Буксгевдена, барона Деллинсгаузена, графа Мантейфеля были изящны; редко проходил день без танцев… Из числа молодых жен всех более блистали графини Мантейфель, а из девиц – графиня Тизенгаузен. Танцоры были почти исключительно одни военные, всех полков гвардии и армии; на бал являлись всегда в чулках и башмаках; в красных мундирах были два кавалергарда и шесть конногвардейцев. Лучше всех танцевали граф Ферзен и барон Мейендорф» [128] Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984 г. Текст цитируется по сайту: http://www.hrono.ru . . Ничто не выдавало пока в молодом повесе того священного огня, который освятил его зрелые годы и передался по наследству внукам и правнукам. В польскую кампанию 1831 года Егор Федорович Мейендорф совершил свой главный военный подвиг. Собственно, подвиг состоял в диалоге. В одном бою польский офицер сделал в него два выстрела, но ни разу не попал. В третий раз пистолет дал осечку. Поляк отбросил пистолет и с изумлением заметил русскому офицеру: «Re respect aux braves» («Почтительность подобает храбрецам»). Но Мейендорф этой похвалы не оценил. В ответ он произнес: «Je meprise le respect dun rebelled» («Я презираю почтительность мятежника»), после чего хладнокровно зарубил поляка. Вот так – поговорили, поговорили как рыцари, а потом – хрясь! И нет поляка… Яркий этот диалог-подвиг произвел на государя Николая I большое впечатление, и именно поэтому он взял барона к себе флигель-адъютантом и назначил командиром лейб-гвардии Конного полка. Тут незаметно для барона что-то перевернулось в его душе – шутка ли, убить безоружного, фактически сдавшегося человека… И разгорелся священный огонь. Генерал стал истово верующим человеком. В лютеранском смысле. Например, он заказал Петру Клодту памятник Мартину Лютеру и поставил его на высоком постаменте недалеко от своей мызы Кумна в Эстляндии.