Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова

С начала 1939 г. посольство США в Москве в своих депешах в Вашингтон сообщало о наметившемся «улучшении» советско-германских отношений, связывая признаки перемен с возобновившимися торгово-кредитными переговорами между Германией и СССР (на условиях предоставления германского кредита в 200 млн марок).

Одно такое донесение, отправленное из посольства 16 января, завершалось изложением мнения, высказанного дипломатом из германского посольства в Москве, о том, что предполагаемое советско-германское соглашение по экономическим вопросам «не имеет политического значения» [15] FRUS. 1939. Vol. 1. Р. 313. . Через месяц временный поверенный в делах США в СССР А. Керк, сообщая о том, что переговоры застопорились, резюмировал: «До сих пор нет никаких признаков того, что возможное улучшение советско-германских экономических отношений приведет к подлинному политическому сближению между двумя странами, о чем строят так много предположений» [16] Ibidem. Р. 316. .

Упоминаемые в документе «предположения» о будущем двусторонних советско-германских отношений, ПОСТОЯННО циркулировавшие в прессе и дипломатических кругах европейских столиц, заметно умножились после Мюнхена. Посольство США в Москве прослеживало появления любой такой информации, регулярно сообщая о них в Госдепартамент.

Одно из таких сообщений, отправленное шифровкой государственному секретарю К. Хэллу 20 января, заслуживает отдельного внимания.

Американские корреспонденты, говорилось в шифровке, получили информацию из Лондона о предстоящей в скором времени тайной советско-германской встрече в Стокгольме или Копенгагене на предмет согласования вопросов экономического и военного сотрудничества. В этой связи упоминалось неожиданное проявление Гитлером внимания к советскому полпреду А.Ф. Мерекалову на официальном приеме для иностранных дипломатов в Берлине 12 января. С этого времени в донесениях американского посольства из Москвы все больше стало информации о политической стороне советско-германских отношений.

20 февраля А. Керк в очередной депеше в Госдепартамент писал, что советско-германские переговоры по экономическим вопросам, какой бы ограниченный характер они ни носили, учитывая антагонизм между правительствами Германии и СССР в прошлом, «едва ли могут быть отделены от соображений, включающих возможные политические последствия» [17] Ibid. Р. 313. .

Предметом особенно тщательного изучения дипломатическим корпусом советской столицы стал доклад Сталина, сделанный 10 марта на XVIII съезде Коммунистической партии. Наибольшее внимание иностранных Дипломатов привлекли его высказывания о советской внешней политике в отношении Германии.

Показательно, что первое донесение о речи Сталина, посланное в Вашингтон А. Керком, касалось реакции германского посольства в Москве. Немецкие дипломаты, подчеркивалось в сообщении, с удовлетворением восприняли речь, полагая, что она открывает путь к улучшению отношений между Германией и СССР [18] FRUS. The Soviet Union. 1933–1939. P. 744–745. . В следующем донесении Керка, содержащем подробное изложение внешнеполитического раздела сталинской речи [19] Ibid. P. 747–750. , вновь обращалось внимание на положения, которые касались Германии.

Слова Сталина о стремлении стран Запада спровоцировать советско-германский конфликт «без видимых на то оснований» в сочетании со сформулированной им задачей советской внешней политики — «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками» [20] Отчетный доклад Т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б). // XVIII Всесоюзный съезд Коммунистической партии (б). 10–21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 13, 15. , привели А. Керка к такому выводу. Это «дало повод для мнения, будто Советский Союз, судя по словам Сталина, публично провозгласил, что если Германия не станет непосредственно угрожать советским границам, то она может рассчитывать на советский нейтралитет в случае войны против западных держав» [21] FRUS. The Soviet Union. 1933–1939. P. 748–749. . Несмотря на оговорки («дало повод», «будто»), сталинская мысль передана верно.

Но что означал в плане конкретном советский нейтралитет в случае войны Германии с Англией и Францией? Американский историк Р. Такер, автор биографии Сталина, следующим образом комментирует прогерманские высказывания в его докладе на партийном съезде: «Это поднимало вопрос о возможности переговоров о нейтралитете, что застраховало бы Гитлера от того, чего он опасался больше всего — войны на два фронта» [22] Tacker R.C. Stalin in Power. The Revolution from Above. 1928–1941. N.Y., 1990. P. 592. .

В дни партийного съезда Германия, в прямое нарушение Мюнхенского соглашения о международных гарантиях новых границ Чехословакии, оккупировала всю страну. Заранее располагая информацией о намерениях Гитлера (о чем было известно во всех европейских столицах), американская дипломатия старалась оценить возможные последствия нового акта агрессии Германии для ее отношений с Советским Союзом. В записи в дневнике главы европейского отдела Госдепартамента США Дж. Моффата за 14 марта (за день до вступления немецких танков в Прагу) ожидавшийся захват Чехословакии интерпретировался двояко. И как стремление Германии «обеспечить себе тыл на случай, если она решит двигаться на Запад. В то же время… они (нацисты. — Д.Н.) пока что поддерживают в состоянии неопределенности свой украинский маршрут в надежде, что смогут в обмен договориться с Советской Россией, сперва по линии торговой, а затем и по политической». И как «продолжение движения на восток» [23] The Moffat Papers. Selections from the Diplomatic Journals of J.P. Moffat. 1919–1943. Ed. by N.H. Hooker. Cambridge (Mass.), 1956. P. 231. .

После выступления Сталина на съезде, по наблюдениям американских дипломатов в Москве, стремление советской стороны к налаживанию отношений с Германией получило новые подтверждения. В частности, в начале апреля А. Керк сообщал в Вашингтон о том, что в Советском Союзе как на официальном уровне, так и на неофициальном заметен «отход от демонстрации абсолютной враждебности, которая прежде была присуща отношениям с Германией» [24] FRUS. The Soviet Union. 1933–1939. P. 751. .

Смещение М.М. Литвинова с поста народного комиссара иностранных дел СССР, объявленное через прессу в самом начале мая, посольство связало со сменой курса советской внешней политики. А. Керк сообщал в Госдепартамент: «Эта перемена может означать отход от принципа коллективной безопасности к установлению отношений с Германией в соответствии с указаниями, содержащимися в речи Сталина на XVIII съезде ВКП(б).

О чем свидетельствуют также неподтвержденные слухи, циркулирующие в последнее время в Москве, о некоем германском предложении советскому правительству, сделанном, по-видимому, чтобы нейтрализовать франко-британское влияние» [25] Ibid. P. 758–759. .