Хайнц Хёне - СС. Орден «Мертвая голова»

В три часа утра 18 апреля двое эсэсовцев вошли в бункер. По коридору шаркал Гитлер. Завидев их, он сказал: «А, вот и вы, Вольф. Хорошо. Прошу подождать, пока кончится совещание».

В четыре часа обоих вызвали к Гитлеру. Диктатор небрежно спросил, чем там Вольф занимался с Даллесом. Вольф объяснил, что 6 февраля он, фюрер, сказал ему в присутствии министра иностранных дел, что в случае, если применение нового секретного оружия будет отложено, следующим шагом должны стать переговоры с Западом. «И я счастлив вам доложить, мой фюрер, – продолжал он, – что мне удалось через Даллеса получить доступ к президенту, премьеру Черчиллю и фельдмаршалу Александеру. Я прошу дальнейших указаний». Гитлер принял объяснения Вольфа и приказал ему явиться днем. Тогда фюрер и изложил Вольфу свои планы на будущее – непостижимые бредни, которые утвердили генерала в том, что диктатор теряет разум. В какой-то момент он пристально уставился на своего гостя, потом протянул трясущуюся руку: «Возвращайтесь в Италию, договаривайтесь с американцами, только добивайтесь лучших условий. Будьте похитрее. Передавайте привет моему другу дуче. Примите мою благодарность».

Вольф был спасен. Он поспешно вернулся в Италию, чтобы 29 апреля подписать акт о капитуляции. Дольман записал: «Пора выполнить обет: я поклялся, что если Вольф будет спасен, то я поставлю свечу моей Мадонне дель Розарио – она всегда в моей душе».

«Малыш Вольф» был не единственным среди эсэсовских вожаков, бежавшим от Адольфа Гитлера. Три обергруппенфюрера – Штайнер, фон Готберг и Гольдебрандт обдумывали, как убить его, чтобы положить конец войне. Даже Кальтенбруннер, сторожевой пес режима, в конце февраля послал в Швейцарию штурмбаннфюрера Хёттля предложить Даллесу сдачу Австрии.

Но самые поразительные доказательства происшедшего разрыва связей между СС и Гитлером дали ваффен-СС.

В конце марта в Венгрии захлебнулось из-за решающего численного преимущества противника последнее большое наступление 6-й танковой армии СС, которой командовал Зепп Дитрих. Гнев и презрение Гитлера обрушились на его любимые ваффен-СС. Кейтель телеграфировал Дитриху: «Фюрер считает, что войска сражались не так, как требовала ситуация, и приказывает лишить дивизии „Адольф Гитлер“, „Мертвая голова“, „Рейх“ и „Гогенштауфен“ нарукавных повязок с названиями дивизий».

Эсэсовцы были столь возмущены этим приказом, что даже сразу безоговорочно поверили в рассказанную кем-то историю: будто Дитрих, собрав своих командиров, швырнул на стол телеграмму Кейтеля и крикнул: «Вот и вся благодарность, которую вы заслужили за последние пять лет!» Вроде бы он предложил вернуть Гитлеру свои награды и сказать ему, что уж лучше застрелиться, чем выполнять его приказы. Достоверно известно лишь то, что Дитрих проигнорировал приказ Гитлера. Он не зашел так далеко, как некий штурмбаннфюрер, чей отряд глубже всех проник в расположение противника во время венгерского наступления. Услышав о приказе, он со злости заявил своим офицерам: «Давайте сложим наши медали в ночной горшок и обвяжем его лентой с надписью: „Дивизия Гец фон Бирлихинген“» (был такой вспыльчивый рыцарь в пьесе Гете, сказавший епископу Бамбергскому: «Поцелуйте меня в задницу»).

Эти рассказы в какой-то мере отражают реальное отношение эсэсовцев к тирану, засевшему в бункере и готовому погубить себя и других. Для тысяч и тысяч эсэсовцев в эти дни рушился мир. Небольшие группы одержимых еще продолжали бессмысленную смертельную гонку, одновременно терроризируя гражданское население, но основная масса ордена СС не была готова совершить коллективное самоубийство по приказу. Во время битвы при Ватерлоо, когда наполеоновскую гвардию, расстрелявшую все патроны, окружили английские войска, требуя сложить оружие, французский генерал Камбронн вроде бы произнес: «Гвардия умирает, но не сдается». И хотя на самом деле обошлось без этих слов, но все равно они были и остаются девизом любой гвардии, сутью и оправданием воинской элиты. Но гитлеровская гвардия не расстреляла свои патроны. Эсэсовцы начали сдаваться до того, как были полностью окружены, и их командиры мало-помалу прекращали борьбу.

А Гиммлер, мучимый нерешимостью, все еще блуждал по лунному ландшафту нацистского режима, разрываясь между своим настойчивым советником Шелленбергом и призрачной фигурой в бункере.

У Шелленберга появился теперь новый союзник, граф Шверин фон Кросиг, министр финансов, и 19 апреля он уговаривал Гиммлера освободить Германию «от этого сумасшедшего в рейхсканцелярии» и заключить мир.

Тем временем Вальтер Шелленберг и один из бывших лидеров «Стального шлема» Франц Зельдте составили для Гиммлера программу нового правительства, предусматривающую смещение Гитлера, роспуск партии, переговоры о капитуляции. Видя, что и это не может побудить Гиммлера к действию, Шелленберг вызвал из Швеции Керстена, который на другой день прибыл в Германию вместе с человеком, чье посещение стало бы самым памятным для рейхсфюрера, – с официальным представителем Всемирного еврейского конгресса Норбертом Мазуром. Шелленберг встретил их на аэродроме Темпельхоф, и они отправились в Гарцвальде – имение Керстена.

Однако Гиммлер был вне досягаемости: наступило 20 апреля, день рождения Гитлера, и Гиммлер решил, что обязан в последний раз выразить почтение своему фюреру и принять участие в жутковатой церемонии празднования.

На обратном пути рейхсфюрер снова встал в позу спасителя Германии. Встретившись с Керстеном в Гарцвальде, он спросил: «Есть ли у вас контакты с Эйзенхауэром?» У Керстена их не было. Тогда Гиммлер поинтересовался, не желает ли он сам ехать к Эйзенхауэру для переговоров о капитуляции. Очевидно, сговорившись с Шелленбергом, Керстен ответил, что лучше всего для этой цели подойдет граф Бернадотт. Через несколько часов (21 апреля) граф прибыл в Германию, спешно вызванный Шелленбергом, но к этому времени кураж у Гиммлера уже испарился. Он что-то бубнил о военном положении – «печально, очень печально», но даже не упомянул о плане переговоров с Эйзенхауэром. Бернадотт отбыл в совершенном недоумении.

В Ставке Гитлера никто и не догадывался, насколько верный Гиммлер близок был к тому, чтобы изменить фюреру. Наоборот, замурованный в бункере, Гитлер воспылал отчаянной сумасшедшей надеждой, связанной с орденом СС, который для него олицетворял теперь боевой генерал СС, обергруппенфюрер Феликс Штайнер. Группа армий Штайнера, занявшая оборонительные позиции к северо-востоку от Берлина, являлась в глазах Гитлера той силой, которая должна была освободить Берлин, в это время уже полностью окруженный Советской армией. «Штайнер, Штайнер», – бормотал фюрер, выискивая через лупу спасительную точку на карте и тыча в нее дрожащим пальцем. 21 апреля он приказал Штайнеру двигаться на юг, к Эберсвальде, прорвать советский фланг в этом районе и восстановить смятую немецкую линию обороны на юго-востоке от Берлина. Гитлер уверял своего генерала: «Вот увидите – русские потерпят сокрушительное поражение, самое кровавое поражение в своей истории, здесь, у ворот Берлина». И предостерегал: «Учтите, отступать на Запад категорически запрещается. Офицеров, которые не выполнят этот приказ, следует хватать и расстреливать на месте. Вы, Штайнер, головой отвечаете за исполнение этого приказа».