Джерри Краут - «Окопная правда» Вермахта

Как предположил Ги Сайер, необычайная стойкость немецкого солдата требовала наличия положительного идеала. Но если Бартов называет в качестве довольно общих идеалов, за которые сражались немецкие солдаты, дом, семью и страну и, вероятно, в пропагандистском смысле, немецкую и европейскую культуру, то многие солдаты на деле демонстрировали со всей определенностью приверженность другому идеалу. Тем, что многие из них «знали и любили», тем, что они считали необходимым спасти, было именно новое общество, которое, судя по всему, в 1930-е гг. находилось в процессе формирования и к которому многие так стремились после Первой мировой войны. Общество, которое возродило бы Германию в социальном, экономическом и национальном плане. Понятие «народного единства», эта соблазнительная идея гармоничного общества, в котором будут уничтожены классовые противоречия, а индивид будет встроен в жизнь общества, и служит ключом к пониманию того, почему многим солдатам национал-социализм казался столь привлекательным. Хотя роль идеала «народного единства» как средства социальной интеграции Третьего рейха долгое время недооценивалась, отрицалась или замалчивалась, он в немалой степени способствовал приходу нацистов к власти и формированию ощущения приближения нового типа общества. Вера в общенациональное единство, особенно среди молодежи, служила объединяющим фактором, идеей, которая давала жизненный принцип, на основе которого должно было возникнуть новое германское общество.

Чтобы понять мотивационную силу «народного единства» для немецкого солдата Второй мировой войны, необходимо вернуться в годы Первой мировой (по крайней мере, в ее мифологическое измерение). Начало Великой войны продемонстрировало пьянящую мощь идеи «народного единства». Благодаря так называемому «внутреннему перемирию» 1914 года, Германия, казалось, преодолела классовые барьеры и внутреннюю разобщенность — люди из разных слоев общества были объединены мощнейшей волной национального подъема. Перспектива нового общества ослепила многих немцев, которым война казалась предродовыми муками «духовной революции», как назвал ее Томас Манн, которая служила вратами в новый мир и новое общество. В своей статье в «Свенска Дагбладет» в мае 1915 года Манн четко изложил это понятие: «Почему Германия признала и приветствовала обрушившуюся на нас войну? Потому что увидела в ней предвестницу Третьего рейха. Что же для Германии Третий рейх? Это синтез мощи и мысли, мощи и духа; это ее мечта и ее требование, ее первейшая военная цель».

В августе 1914 года многие немцы верили, что они достигли именно такого синтеза, когда беспрецедентная волна единения в общей эйфории смыла классовые различия потоком эмоций. Вот, наконец, появилось нечто достойное поклонения. «Наконец-то есть бог», — писал в бурные первые недели войны Райнер-Мария Рильке, который позднее охарактеризовал волшебное чувство духовного единства и идеализма как «новую сущность, черпающую энергию из смерти». Стефан Цвейг также отмечал: «Тысячи и тысячи чувствовали, как должны были бы чувствовать в мирное время, что они созданы друг для друга». Для многих немцев война означала идентификацию личного долга с потребностями общества, что приводило к созданию сильнейшего ощущения общности судьбы. Это настроение оказало глубокое влияние на Адольфа Гитлера, совершенно постороннего на тот момент человека. Впоследствии он утверждал, что Первая мировая война произвела на него «величайшее впечатление», показав, что «личные интересы… могут быть подчинены интересам общим». Таким образом, в окопах Первой мировой войны родилась новая идея, понимание того, что совместно пережитое на фронте привело к формированию общности людей, в которой исчезали все социальные и материальные различия. Память об этом единении, особенно в его мифологических измерениях, позволила духу 1914 года, когда на горизонте возникло новое общество, сохранить в Германии большую политическую силу.

Какое же разочарование постигло немцев, пропитанных духом 1914 года, в послевоенный период с его политическим параличом, социальной раздробленностью, экономическими неурядицами, грызней между группировками, отстаивавшими собственные интересы, и общенациональным унижением. То, что некогда было осязаемым, великим достижением военного времени, казалось, было потеряно, и совершенно явственно ощущалась атмосфера кризиса. Но, пожалуй, хуже всего было чувство духовного дискомфорта. Война разожгла в немцах беспокойный дух, стремление восстановить чувство общности, чтобы заменить утраченное единство времен войны. Хуго фон Хоффманшталь в 1927 году утверждал: «Немцы ищут не свободы, а сплочения общества». Секрет популярности нацистов заключался в том, что они это понимали и возрождали чаяния 1914 года. Национал-социализм как организующая идея был обязан своим существованием войне, модели «окопного социализма», который так чтил Гитлер. Как отмечал в 1938 году главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич, Гитлер просто «использовал великий опыт фронтового солдата для формирования национал-социалистской философии… Было создано новое, уникальное национальное содружество, стоящее выше любых классовых противоречий». Таким образом, нацисты пообещали начать все сначала, создать национальное сообщество, которое восстановит утраченные ощущения принадлежности к единому целому и товарищества. В этом отношении нацизм был идеалистическим, даже если идеализм был основан на ощущении кризиса. Это был призыв к национальному духу, обещание спасения на разных уровнях. Он означал рывок в будущее, однако обещание спасения было обманом. Так, Готфрид Бенн отметил: «Не все мы были оппортунистами».

Основой этого мифа о возрождении стало сообщество товарищей, выкованное на фронте. Оно должно было послужить той клеткой, из которой должна была вырасти новая Германия, основанная на национальном единстве и равенстве. На основе этих ценностей должны были возродиться чувства предназначения, принадлежности к единому целому, самопожертвования и понимания смысла войны. Таким образом, Гитлер предлагал трансформировать немецкий народ в группу единомышленников, равных по статусу, если не по исполняемым функциям, под руководством сильного лидера — нового человека, только что вернувшегося с фронта. Особенно сильное воздействие эта идея национал-социализма оказывала на тех, кто верил, что она уже была однажды воплощена в окопах Первой мировой войны. «Немецкая революция началась в августовские дни 1914 года! — восклицал Роберт Лей, глава Трудового фронта Третьего рейха. — Люди воссоединились в траншеях… Гранаты и мины не разбирали между благородными и неблагородными по рождению, между богатыми и бедными, между приверженцами разных религий или представителями разных социальных групп. Скорее, это был великий, ярчайший пример смысла и духа единения».