Манфред Кох-Хиллебрехт - Homo Гитлер: психограмма диктатора

Уте Фревер считал, что при создании прусско-германской нации главную роль сыграла армия; национальное самосознание немцев обязано своим рождением введению всеобщей воинской обязанности. Военные мужские союзы определили немецкое самосознание. Только в армии юноша мог стать мужчиной.[7]

В XIX в. телесный образ военного «был полной противоположностью представления о женском. Считалось, что женщина полностью подчинена своему телу и не может противостоять его силе. Мужчина, особенно получивший военное воспитание, полностью владеет своим телом. Военная дрессура лучшим образом подготавливала его не только к армии, но и к гражданской жизни. Военного человека можно было легко узнать по выправке, которая легко угадывалась в его походке, осанке и каждом движении». Адольф Гитлер разделял это мнение. Он считал, что «по сравнению с еврейско-демократической слепой верой в личность армия всегда оставалась на высоте. Таким образом, она воспитывала тех, в ком так сильно нуждалась следующая эпоха: эпоха настоящих мужчин. В болото всеобщей изнеженности и феминизации армия ежегодно выпускала 350 ООО сильных мужчин, которые в течение двух лет обучения теряли детскую слабость и обретали твердые как сталь тела».

Основанный на мужском братстве патриотизм зародился еще до начала Французской революции 1789 года. Клопшток проводил прямую параллель между мужественностью и немецкостью. В трагедии «Господин» (1740) Иоганн Элиас Шлегель объясняет различие между особой немецкой и римской любовью. Причем последняя основана только на сексе и поэтому вносит смятение и порабощает. Не такова немецкая любовь,

В 1744 году Фридрих Леопольд граф фон Штольберг мечтал об отношениях между супругами, которые имели бы гомоэротический оттенок.

Представления об эротике вступали в новую стадию. Вильгельм фон Гумбольдт отмечал в одном из писем в июле 1789 года, что его сексуальные эмоции особенно обостряются именно тогда, когда он видит некрасивую, но маскулинную девушку, занятую тяжелым ручным трудом. Его брат известный географ Александр, который ввел в Европе моду на пальмы, вообще не интересовался женщинами. Столетие вновь совершило отчетливый поворот в ту область, которую сегодня рассматривают как гомоэротическую. Сродство с национал-социализмом выражается не только в милитаризации и стремлении взять Москву войсками, до конца преданными диктатору. Шеф гитлерюгенда Бальдур фон Ширах увидел также и другие параллели. Он формулировал гомоэротическое кредо следующим образом: «Фауст, Девятая симфония и воля Адольфа Гитлера вечно молоды».

Действительно, в эпоху Наполеона в искусстве наблюдались весьма четкие гомоэротические тенденции. В 1801 году Энгр получил Римскую премию за весьма гомоэротичную картину, изображавшую крепкого мускулистого воина Агамемнона, фигура которого резко контрастировала с грациозными по-юношески Ахиллом и Патроклом. «Выставленные бедра Патрокла и его гладкое нагое тело, открытое для обозрения, иллюстрируют позу, которая в XIX столетии считалась женской».[8]

Великий Давид феминизировал героя революции Жозефа Бара. «Давид изобразил умирающего Бара как обнаженного юношу с ниспадающими длинными локонами, прикрытыми глазами и приоткрытым ртом. Обнаженное тело развернуто таким образом, что зритель не видит половые органы, и молодой мужчина кажется девушкой».

Мастерская Давида и другие художественные ателье были «гомосоциальными сообществами, где гомосексуализм был исключен и подвергался наказанию, но это не мешало эротическим связям между мужчинами. Письма членов школы Давида дают наглядное представление о том, как жесткая конкуренция за благосклонность мастера часто превращалась в эротическую дружбу, укрепленную любовными отношениями». Перемена сексуальной роли весьма заметна и в другой иконе революции. На картине Делакруа могучая женщина, более маскулинная, чем иные мужчины, водрузив на баррикаде трехцветный флаг, ведет народ вперед.

Немецкая культура той эпохи несет в себе еще более явные черты гемофилии. Винкельманн был счастлив тем, что увидел в музее Ватикана статую Аполлона Бельведерского, идеал молодой мужской красоты. Столь благородная простота и спокойное величие едва ли можно было найти в живописно изображенной женской фигуре. Один из главных представителей героического классицизма холостяк Бетховен стремился не к гражданскому браку, а к недостижимой бессмертной любви. В опере «Фиделио», которую он снова и снова переписывал, его страх перед женщинами и их идеализация достигли пределов драматизма.[9] В «Фаусте» Гете, с главным героем которого немцы весьма охотно идентифицируют себя, гомоэротический компонент проступает еще отчетливее. Во 2-й части трагедии Мефистофель прямо заявляет о своих гомосексуальных склонностях:

«Притягательная сила мужчин для поэта, который решился проявить ее только показав с отрицательной стороны», многократно проявляется на страницах «Фауста».[10] Это относится и к весьма тривиальному эпизоду с Гретхен, где ее расположение зависит от религиозности мужчин и чья пантеистическая вера была не понята.(«Так же говорят священники?») Впрочем, наивную девушку вскоре убивают после того, как она совершает страшную глупость с точки зрения гомоэротизма — беременеет от Фауста. Настоящим сюжетом трагедии является страстная мужская дружба Мефистофеля и Фауста. Однополая пара в соответствии со всеми законами античности состоит из умудренного годами зрелого мужчины и прекрасного неопытного молодого человека. Первый соблазняет второго и привязывает к себе скрепленным кровью договором, обещая предоставить ему все возможные наслаждения этой земли.

Самые известные произведения германского искусства не лишены гомоэротического подтекста, и именно ему они обязаны своим громким успехом. Шуберт, чьи практически непереводимые «песни» пользуются такой популярностью в романских странах, был в той или иной степени гомосексуален. В другом шедевре германской литературы, самом прекрасном стихотворении Гете, гомоэротическая подоплека немного скрыта. В стихе «К Месяцу» (1779) («Зыбким светом облекла долы и кусты») восьмая строфа выглядит следующим образом: