Джон Вествуд - Свидетели Цусимы

Как при любой катастрофе, люди и здесь вели себя по-разному. Одни были героями, другие нет, третьи же покрыли себя позором. К третьей категории, если не преувеличивает А. Затертый, относились три офицера «Нахимова». «Едва только начался бой, три офицера (капитан, казначей и лейтенант) залезли в поперечный проход на самом днище судна. Здесь было безопасно. Этим проходом подносчики снарядов подавали 75-мм снаряды на батарейную палубу. И вот в этом-то совсем не подходящем месте (и в неподходящее время!) эти офицеры бесстрашно занимались уничтожением вина, принесенного ими с собой. Там, наверху «мозолистые руки» — матросы, — глядя в глаза смерти, самоотверженно расплачивались за чужие грехи, а в это время три благородных представителя «белоручек» храбро и шумно опорожняли бутылку за бутылкой во славу их любимого Отечества. Подносчики боеприпасов были вынуждены обходить боком этих «синьоров», которые были заняты своей оргией и имели еще наглость покрикивать (насколько позволяли им их пьяные языки): «Держись стороной!».

Совсем другим человеком был Курсель, мичман с броненосца «Суворов», один из трех офицеров, которые, уцелев в бою, предпочли остаться на погибающем судне. Семенов встретил его в тот момент, когда японская артиллерия расстреливала броненосец.

« — Куда вы идете?

— Посмотреть кормовой плутонг и взять папирос в каюте — все выкурил.

— В каюте? — И Курсель хитро усмехнулся. — Я сейчас оттуда, но, впрочем, пойдемте, я провожу.

Он действительно оказался полезным провожатым, так как знал, где дорога свободна от обломков.

Добравшись до офицерского отделения, я в недоумении остановился: вместо моей каюты и двух смежных с ней была сплошная дыра. Курсель весело хохотал, радуясь своей шутке. Внезапно рассердившись, я махнул рукой и пошел обратно. В батарее Курсель меня догнал и стал угощать сигарами.

Когда мы спускались в нижнюю батарею, что-то ударило меня в бок (должно быть, какой-нибудь обломок), и я пошатнулся.

— Опять задело? — спросил Курсель, вынимая изо рта сигару и участливо наклоняя голову».

Новиков-Прибой позднее вспоминал, как в то время вели себя люди на «Орле»: «В кормовой каземат попало несколько снарядов. Один из них разорвался с такой силой, что броненосец так и дернуло с курса в сторону. Минному квартирмейстеру Хритонюку и минеру Привалихину показалось, что отвалилась вся корма. Они потом рассказывали: «Мы так и решили — должно быть, мина угодила. Ждали, вот-вот начнется крен и судно пойдет ко дну. Но крена не было. Услышали только треск. Это взрывались патроны».

Они поднялись в каземат и, не видя ни одной живой души, стали тушить пожар, сапогами черпая воду, проникавшую через пробоины.

С огнем кое-как справились. Хритонюк спустился к рулевому мотору, а минер Привалихин остался в кормовом каземате, разглядывая, что здесь произошло. Два орудия вышли из строя, иллюминаторы остались без стекол. Раненые, очевидно, расползлись отсюда, остались только мертвые. Упершись головой в борт, застыл матрос Вацук. Недалеко от него лежали два изувеченных трупа — подшкипер Еремин и какой-то комендор, причем рука одного, словно в порыве дружбы, крепко обняла за шею другого. Но Привалихин не знал, что эти два человека перед смертью из-за чего-то повздорили и чуть было не подрались. Японский снаряд примирил их обоих.

Свидетелем тому был другой матрос. Он находился в кают-компании на подаче патронов к пушкам и оказался засыпанным по пояс углем, служившим защитой бортов. Вылезая из вороха угля, он оставил в нем сапоги, но сам не имел никаких ранений. Рядом с ним командир кормового каземата, прапорщик Калмыков произнес: «Прицел — тридцать!» — и куда-то исчез с такой быстротой, как исчезает молния в небе. От прапорщика остался один только погон. Один из артиллерийской прислуги вылетел в полупортик, мелькнув в воздухе распластанной птицей, и сразу исчез в волнах.

Почти одновременно пострадала и 12-дюймовая кормовая башня. Снаряд ударил в броневую крышу около амбразур. При этом были легко ранены мичман Щербачев, кондуктор Расторгуев и квартирмейстер Кислов. Навсегда кончил здесь службу лишь один комендор Биттэ, у которого было сорвано полчерепа. Разбрызганный по платформе мозг теперь попирался ногами.

Мичман Щербачев недолго командовал этой башней, а потом, как и лейтенант Славинский, слетел со своей площадки управления. Руки и ноги его разметались по железной платформе. Матросы бросились к командиру башни и начали поднимать его. Около переносицы у него кровавилась дыра, за ухом перебит сосуд, вместо правого глаза осталась пустая впадина. Раздались восклицания:

— Конечно, убит! —Даже не пикнул! — Наповал убит!

Мичман Щербачев как раз в этот момент очнулся и спросил: — Кто убит?

— Вы, Ваше благородие, — удивленно ответил один из матросов.

Щербачев испуганно откинул голову и метнул левым уцелевшим глазом по лицам матросов.

— Как я убит? Братцы, скажите, я уже мертвый?

— Да нет, ваше благородие, не убиты. Мы только думали, что конец вам. А теперь выходит — вы живы.

Щербачев, ощутив пальцами пустое углубление правой глазницы, горестно воскликнул:

— Пропал мой глаз!

Через несколько минут снова загрохотали орудия. Башней теперь командовал кондуктор Расторгуев. А мичман Щербачев, привалившись к пробойнику, сидел и тяжело стонал, опуская все ниже и ниже обмотанную бинтом голову».

По боевому расписанию постом Новикова-Прибоя был операционный пункт, где он должен был помогать хирургу. По-видимому, у него было достаточно времени, чтобы оторваться от своих обязанностей, вдохнуть глоток свежего воздуха и обменяться парой слов с друзьями: «Находясь в операционном пункте, я взглянул через дверь в коридор и увидел там кочегара Бакланова. Он сделал мне знак рукою, подзывая к себе. Я вышел к нему, ожидая от него важных новостей. Меня крайне удивило, что толстые губы его на грязном, с тупым подбородком лице растянулись в самодовольную улыбку.

Он обдал меня запахом водки и заговорил на ухо:

— Ну, брат, и повезло мне! Господские закуски такие, что сами в рот просятся. А от разных вин душа поет. Первый раз в жизни я так сладко поел и выпил.

— Где? — спросил я.

— В офицерском буфете. — Кочегар показал на свои раздувшиеся карманы и добавил:

— Я, друг, и про тебя не забыл. Пойдем в машинную мастерскую. Будешь доволен угощением.

— И тебе не стыдно набивать свое брюхо в то время, как кругом люди умирают?

— А что такое «стыдно»? Это же не кусок от снаряда — желудок не беспокоит. Так лучше навеселе спускаться на морское дно. Идем!