Михаил Грабовский - Плутониевая зона

— Ребята, вот подрастет месячишко, обмоем это дело, как и положено, — уверял Петр, — отпразднуем первый день рождения.

Петр немного стеснялся показывать своим подчиненным уж очень худые ножки и постоянно визжащий беззубый рот. За месяц подрастет, осмыслится маленько.

Лариса умаялась за день. Немножко пожаловалась вечером: «И грудь плохо берет. И спит — не спит. И кричит громко. Неужели у всех так?». Петр успокаивал жену, как мог, обещая, что все в конечном итоге встанет на свои места. Главное, растет дочка. А значит — крепнет. Отоспимся еще, отдохнем.

Но Лариса с каждым днем уставала все больше. Сон почти потеряла. Коротко дремала, уткнувшись лицом в подушку. Бродила мыслями по своему деревенскому детству босиком. Выбегала на пыльную улицу, где ждали подружки с корзинками. Шли в соседний лесок с мокрой травой и игривым мхом на хрустящих, давно поваленных наземь стволах. Голова у Ларисы кружилась, но она не засыпала.

Лариса никак не ожидала, что с девочкой будет так трудно. Однако с каждым днем Анжелочка вела себя все спокойнее, безмятежнее. Наоборот, стала настолько вялой, что перестала брать грудь. Детский лобик покрывался испариной, губки замирали, и голова откидывалась, как в полусонном обмороке. Лариса забеспокоилась. Она и сама чувствовала безмерную усталость от постоянного недосыпания. Временами ее начинало тошнить, как в первые месяцы беременности. К вечернему приходу Петра она собиралась с силами, чтобы не огорчать его своим потухшим видом и слабовольными жалобами.

Но Петр все примечал сам: «Подожду еще пару дней. Если не станет лучше, надо будет свезти их в медсанчасть. Родители оба здоровые, а дочка получилась какая-то хилая».

На следующее утро температура у дочки взлетела до 38° и на лице появились какие-то серо-синие пятна, а Лариса впервые откровенно пожаловалась, что ей самой впору ложиться в больницу. Петр решил не откладывать. Анжелу упаковали потеплее, чтоб не простудились по дороге, и на автобусе отправились на прием к врачу. Коек в стационаре было совсем немного, но Ларису с дочкой оставили. Для тщательного обследования. Петр оформил подмену на два дня и устроился жить здесь же, на стуле в прихожей комнате. Через день его помощь понадобилась. Заведующий отделением, тихий старичок Аркадий Абрамович Лозингер, подошел к нему с пробиркой, наполненной вонючей желтой слизью.

— Мой совет вам, — прошамкал терапевт, — попросите в своей заводской лаборатории, чтобы сделали радиометрический анализ кала. На всякий случай. С результатом — сразу ко мне.

Варвара по знакомству сделала анализ без очереди, немедленно.

Бумажку из лаборатории Лозингер читал внимательно, качал головой. И неожиданно поинтересовался у Петра, как он сам себя чувствует. Нет ли головных болей? Тошноты?

Петр начисто отверг подобные предложения.

— И все-таки я вынужден по заключению вашей лаборатории направить к вам домой дозиметриста. Для снятия картограммы, — заключил Лозингер.

И оказался прав. Обследование показало повышенный гамма-фон. Источником излучения была детская кроватка. Уровень был чрезвычайно высоким: примерно десять рентген в час.

Полученные дозы облучения Ларисы и Анжелы пришлось реконструировать с учетом времени и местонахождения больных все эти дни. Общая интегральная доза оказалась запредельной. Лозингер откровенно сказал Петру:

— Я не буду от вас скрывать вероятность трагического исхода. Анжела умерла через три дня. Лариса прожила на четыре дня дольше. Диагноз — «облучение на бытовой почве».

Петр обошелся без лечения. Да и некогда было обследоваться. На заводе партком помог оформить документы на вывоз тел из зоны «для захоронения по прежнему месту жительства в г. Челябинске».

С гробами, грузовиком помогли бригадники. Петр разобрал кроватку своими руками, как и собирал. Трубки отнес на ту же свалку. Изготовил на тяжелой подставке металлическую дощечку: «Не трогать. Опасно для жизни». Поставил ее рядом, перед радиоактивной кучей из обрезков труб, старых фланцев, прутьев, стружки. Через несколько дней руководство завода приняло меры. Свалка мигом исчезла. Площадку подмели и промыли дезактивационным раствором.

Петр запил. Никак не мог восстановить нормальное мироощущение. Плохо понимал, что происходит вокруг. Работал с тупым равнодушием. Напрашивался добровольцем во все «грязные» места, как будто хотел умереть по той же самой причине, что и Лариса с дочкой.

Случай скоро представился…

При растворении урановых блочков в первых — по ходу технологической цепочки — аппаратах наряду с твердыми радионуклидами выделяется много газообразных продуктов деления. Например, ксенон, йод. По проекту вентиляции завода «Б», предусматривалось сбрасывать газы в атмосферу через самую высокую на Урале трубу высотой в 150 метров, с предварительным разбавлением их в трубе чистым воздухом — чтобы обезопасить окружающую среду и население близлежащих регионов. Образование газообразных продуктов при растворении блоков являлось весьма опасной операцией, чреватой вероятным взрывом.

Поэтому по регламенту процесс должен был производиться только дистанционно, после полного окончания загрузки и удаления окружающего персонала. Однако спешка вынуждала повседневно нарушать регламент. Подхлестывало и развернутое партийными пропагандистами соцсоревнование между бригадами за объемы и скорость выполнения производственных заданий. Ударники премировались. Поскольку загрузка продолжалась довольно длительное время, особенно если блоки застревали в подающей трубе, все смены шли на нарушение: растворение начинали до того, как закончится загрузка.

Из воспоминаний оператора Ф.Д. Кузнецовой:

«… В принимающем аппарате взорвался водород, а в это время один из рабочих вручную проталкивал в аппарат-растворитель облученные блоки. Так его далеко отбросило взрывной волной от принимающего отверстия. Он долго лежал в больнице, но это не помогло, и он умер».

Причиной производственной травмы было признано нарушение Петром Клементьевым правил техники безопасности на рабочем месте, происшедшее по вине самого работающего.

В то время как на заводе «Б» торжественно праздновали получение первой порции концентрата плутония, на «Аннушке» в полнейшей секретности творился невообразимый аврал.

Для Славского и Курчатова, практически не покидавших здание реактора, январь и февраль 1949 года были бессонными.

Крупномасштабная авария подкрадывалась исподволь. Назревала и прогнозировалась Курчатовым. Можно сказать, она предусматривалась Специальным комитетом. Вся трагедия заключалась в невозможности ее избежать. Но способ ее ликвидации был поистине варварским.