Олег Химаныч - Кузькина мать Никиты и другие атомные циклоны Арктики

На корабле в основном мы занимались расстановкой приборов, камертонов и прокладок, которые я называл «пятачками». Приборы затем крепили на троса и опускали в воду. Глубину погружения регулировали лебедочками со стопорящим устройством.

Вот еще — к мерным стойкам крепили манекены солдат в серых шинелях, манекены матросов, одетых в синюю робу и черную шинель, а также в белую холщовую, в шинели и без таковой. За день, а точнее, пожалуй, за два до испытаний на палубах некоторых кораблей выставили продукты питания в раскрытом виде, то есть без упаковки.

Видел своими глазами, как в Черную губу подошла баржа крытого типа с животными. На ней — телята, овцы, козы, собаки, грызуны в клетках. Команда химиков распределила их по кораблям. На крупных животных вокруг туловища подвешивались полотнища тканей различных видов и расцветок, в зависимости от окраса животных.

Наступил момент и нам приказали покинуть корабль. Уходя, я попросил своего заместителя остановить вспомогательную установку, а позже закрыть как можно плотнее кап машинного отделения и обильно смазать пайолу турбинным маслом. Он так и сделал.

О природе Черной губы могу сказать — здесь богатейшая фауна. Инженеры, прибывшие сюда несколько раньше, на птичьих базарах собирали несметное количество яиц. Во время подготовки к испытанию мы едва ли не десятки раз в день бороздили акваторию Черной губы от корабля к кораблю на плоскодонном катере с мотором типа «топ-нога». Серые жирные утки лениво уступали нам дорогу, стая нехотя расходилась, отплывала в сторону и затем снова смыкалась в однородную серую массу за кормой катера. Ни одна из них при этом не нырнула в глубину и не взлетела. Край непуганых птиц…

20 сентября 1955 года, хотя на точности даты не настаиваю, всему личному составу палаточного городка выдали сухой паек, консервированный борщ в стеклянной банке и эвакуировали на корабли подошедшей бригады Северного флота. На охране знамени корабля и имущества экипажа остались мы вдвоем — я и старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Ярослав Билый.

Ночь на 21 сентября 1955 года прошла тревожно. Мы практически не спали. Палатку нашу отапливали две буржуйки, в которые надо было подбрасывать уголь. В 7.00 прозвучал сигнал всеобщего построения. По моей прикидке, в строю с учетом стоящих на правом фланге представителей генералитета, командующих флотов и флотилий было человек пятьдесят. Перед строем адмирал Басистый сказал:

— Взрыв назначен на 8 часов утра. Отсчет оперативного времени ведет флагман эскадры. После взрыва в случае перемещения облака в сторону палаток — немедленно бежать на быстроходные пожарные катера.

Такие катера действительно стояли у понтонного причала на расстоянии 100–150 метров.

В 7.45 прозвучал сигнал боевой тревоги. Слышимость с рейда была исключительной. Минут через пять прозвучала команда: «Химическая тревога», следом послышались доклады о готовности с боевых постов. Наступила тишина, которую пронзил голос из динамика: «Оперативное время 10 минут». Начался обратный отсчет, и с возгласом «оперативное время ноль» вздрогнула земля!

Грохот пришел спустя мгновения. Выскочив из палатки, ярко выраженного свечения я не увидел, запомнил только языки пламени в сочетании с обломками какого-то корабля, пара и воды, которые медленно, широким столбом поднимались в небо, расширяясь зонтом наверху. Прирастание шапки гриба проходило при одновременном и медленном подъеме столба, вершина его расширялась и, к счастью для всех участников, облако удалялось в северную сторону, от палаточного городка.

Однако ликования не получилось. По крайней мере, среди рядового и старшинского состава, ведь нам предстояло после ядерного взрыва убирать грязь, оставшуюся на акватории. Опасность, конечно, была. Но ее никто не видел, не слышал и никак не ощущал. О ней знал лишь тот, кто работал со специальными приборами.

Назавтра, облачившись в химзащитную одежду и противогазы, мы на двух пожарных катерах подошли с обоих бортов к «Куйбышеву». Из брандспойтов, их имелось по 12 стволов на каждом катере, стали поливать эсминец. Начали от клюза, и потом весь корпус, от клотика до ватерлинии. Воду мы качали из акватории бухты. Но ведь накануне здесь взорвали бомбу. Так что вряд ли такая «помывка» дала желаемый результат.

Когда мы подошли к эсминцу для дезактивации, взору предстала картина разрушений. Вентиляционный раструб 2- го котельного отделения был сброшен и застрял под трубами торпедного аппарата. Левый борт от полубака до второго жилого кубрика выделялся впалыми шпациями. Кстати, все приборы были уже сняты побывавшими здесь специалистами. До нашей высадки на всех опытовых кораблях уже побывали химики с приборами, они и доложили радиационную обстановку. Как посчитали, она «позволяла» приступить к спецобработке — дезактивации.

На нашем корабле мы оказались вместе с командиром БЧ-5 Реутовым. Дозиметрист указал нам на самый зараженный участок палубы. Он находился между кормовым мостиком и орудиями 2-го главного калибра. Однако тем дезактивирующим раствором, который доставили нам, желаемого результата мы так и не смогли добиться. Вспомнилась поговорка — «черного кобеля не отмоешь добела». Тогда я предложил командиру БЧ-5 попробовать 100-процентный раствор азотной кислоты. Попробовали. Но и тогда снижения уровня радиации даже на тысячную долю не наблюдалось. Мы были в недоумении, ведь после разлива кислоты мы даже видели пары желтого газа и рыжие пятна на ничем не защищенном металле палубы. Вот, оказывается, как «въедается» проникающая радиация!

Мы тогда числились «годками» и были обеспокоены задержкой увольнения, ведь, по закону, после 12 августа 1955 года нас должны были отправить в запас. Все, что касалось радиоактивной грязи на корабле, нас, естественно, волновало куда меньше. Такова, видно, психология человека. Да и что мы могли противопоставить решению командования возвратить личный состав на облученный радиацией корабль?!

Неуютно, грязно, сыро было в жилых помещениях корабля. После дезактивации я спустился в машинное отделение и был поражен царящим запустением. Помещение выглядело так, будто корабль долгое время находился в затопленном состоянии. На пайолах — густой налет ржавчины, от животных, которые временно размещались здесь, остались сено и помет.

О других кораблях. Во время взрыва погиб эсминец «Урицкий». Он плотно припечатался ко дну Черной губы и разломился на три части. Другой эсминец — «Карл Либкнехт», тоже пострадал. Его вытащили на пол корпуса на берег как раз в том месте, где я с моряками металлическими крюками таскал звенья мертвых якорей.