Александр Маркелов - Торпедный веер

Иван Егорович показал автоматом:

— Видишь скалу впереди? Нам туда…

Короткими перебежками, ползком пробирались они к горе. Гитлеровцы не отставали, шли по пятам. Хлопнет из-за кустов выстрел и опять: «Рус, сдавайся! Рус, сдавайся!»

Иван Егорович поднялся в полный рост и дал длинную очередь. В ответ полетела граната. Осиевский отстреливался и не заметил нависшей над ним угрозы. Гусев еще успел крикнуть:

— Василь!..

Но было поздно. Граната упала в промоину, откуда вел огонь моряк. Раздался оглушительный взрыв. В воздух полетели комья глины, камни, песок. Одним броском Гусев перемахнул через поваленную сосну и покатился вниз, Осиевский лежал, раскинув руки. Без шапки, ватник изодран осколками, лицо залито кровью. Иван Егорович начал было тормошить Василия, отер ему щеки снегом, припал ухом к груди. Осиевский был мертв.

Тем временем фашисты окружили Гусева. Близко подойти боялись, только горланили на разные голоса:

— Рус, сдавайся!

Выход был; броситься со скалы. «Всегда есть выход…» — подумал Гусев. Он глянул вниз, и вдруг ему вспомнился первый полет на маленьком самолете У-2. Самолет проваливался в воздушные ямы, и сердце замирало в восторге, в каком-то упоении.

— Рус, сдавайся, плен карашо!

Навстречу Ивану Егоровичу летело море — чистое, прозрачное, освещенное последними лучами заходящего солнца… 1

Когда фашисты взобрались на высотку, на площадке, запорошенной снегом, они нашли ватную куртку и пустой диск от автомата.

В селе Даниловка близ Одессы я оказался случайно. Иду по узенькому тротуару, выложенному в два кирпича, через штакетник свисают ветки яблонь. Взъерошенный мальчишка выскакивает из калитки, машет загорелой рукой:

— Дядя Василь, идите скорее, вас мама зовет! Дядя Василь, Осиевский!

Послышалось мне, что ли… Знакомая фамилия, где-то я ее уже слыхал… Никого не видно, мальчишка куда-то исчез. Стою жду…

По садовой дорожке степенно шагал высокий седой мужчина, его выправка выдавала в нем военного.

— Прошу прощения, вы Осиевский?

— Да, а в чем дело?

— Вам ни о чем не говорит имя политрука Гусева Ивана Егоровича? Был такой командир десантного отряда, сражался под Коктебелем… Рассказывали, что, прикрывая своих бойцов, он отвлек на себя фашистов, а потом бросился со скалы в море…

Он стоял, длинный и худой, от волнения не мог ничего сказать. Хотел признать меня, шевелил сухими губами, шептал что-то беззвучно. Из глаз по сухим морщинистым щекам катились слезы…

То, что рассказал мне Василий Осиевский, а это был он, тебе, читатель, уже известно.

Подлодка А-3 покидала базу в половине десятого вечера. Предстояло разведать минный фарватер.

Виктор Скотаренко в который раз заходил к Цурикову. Доложит обстановку, выкурит папиросу и, вздохнув, оставляет каюту командира. Цуриков обратил внимание на странное поведение своего помощника и поделился своими сомнениями с военкомом Демидовым.

— Может, письмо нехорошее получил из дому?

— Да, что-то с ним неладное творится, — согласился комиссар. — Время отдыхать, а он бродит, как неприкаянный, сопит. Помню, с какой лихостью танцевал на вечере самодеятельности… Куда девался тот веселый Скотаренко, не знаю. Надо бы поговорить с ним.

Стук в дверь прервал их разговор. Вошел Скотаренко. Завидя комиссара, он попятился, но Цуриков поспешил сказать:

— Заходите, лейтенант, заходите!

Хотел открыть карты, мол, легок на помине, о тебе речь шла, — да передумал. Чего доброго, еще поймет неправильно: мол, прорабатываете за глаза. Парень впечатлительный.

— Как настроение? — начал Цуриков. — В экипаже, — уточнил поспешно, видя, как внутренне сжался Скотаренко.

— Полный порядок, — ответил коротко. — Жалоб нет, все здоровы.

— Ну, а вы отоспались после вахты? — участливо спросил Цуриков.

— Какой там! — махнул рукою лейтенант. — Не берет меня сон…

— Это почему же? Расскажите, здесь все — ваши товарищи… Что-нибудь случилось?

Скотаренко потрогал свой острый кадык, повертел головой и как-то жалобно проговорил:

— У меня в горле застрял ком и никак не проходит…

— Ну что ж, зайдите на камбуз, выпейте горячего чаю. А может, откровенная беседа лучше поможет? — спросил комиссар.

Но Скотаренко, постояв в нерешительности, вышел, сказав:

— Спасибо. Попробую прикорнуть, время у меня еще есть…

Командир и военком переглянулись.

Лодка была почти у цели, когда капитан-лейтенант, поднявшись на мостик, услышал:

— Силуэт прямо по носу! Боевая тревога! От Кинбурнской косы встречным курсом шло судно с ходовыми огнями. Это была обыкновенная моторная шхуна. Цурикова бесила наглость противника. До чего же самоуверенны фашисты. Сделали Черное море местом для прогулок! Не выйдет!

Можно было одним выстрелом послать на съедение рыбам нахальную шхуну, но у Сергея Антоновича мелькнула мысль. Он попросил штурмана Розова определить, куда держит курс судно. И когда Розов сообщил: «Разворачивается вправо» — Цуриков тихо проговорил:

— То, что нам надо!

Замысел был прост: «вцепиться» в шхуну, пройти под прикрытием мелководье и таким образом пробраться ближе к Одессе. А там будет возможность поработать. Задача как раз и предусматривала после разведки минного фарватера идти на Одессу. А другого такого подходящего момента едва ли дождешься.

Скотаренко, заслышав разговор между командиром и штурманом, поспешил наверх. Впереди поблескивали красные огоньки, но ему вдруг показалось, что там открывается одесский залив, вправо проплывает невидимая еще Григорьевка, далее покажется Лузановка, Пересыпь, Молдаванка… До войны Виктор учился в мукомольном институте, собирался стать инженером. Судьба его сложилась поначалу не совсем удачно: держал экзамен в мореходное училище, сорвался и решил стать мукомолом, Профессия, к которой у него совсем не лежала душа. Поэтому, когда шел набор в военно-морское, попросил у комсомольской организации рекомендацию и подал рапорт. Зачислили. Радости не было границ, ведь сызмала он мечтал плавать. Так и стал подводником.

Но Одессу Виктор не забыл. Ему писали письма девушки, с которыми два года проучился в институте, приглашали в гости. Он часто думал о городе своей юности. Вспоминал кручи Аркадии, по которым бродил с ребятами. Они любили на крутом берегу читать стихи Пушкина:

«Прощай же, море, не забуду твоей торжественной красы…»

Горизонт был чистый. Тонкий серп висел над морем, ветер доносил запахи водорослей. А-3 увеличила ход, стараясь не отстать от шхуны.

Поменялась вахта. Цуриков возвратился в каюту, следом за ним вошел радист, принес радиограмму. В ней сообщалось, что с юга на Херсон двигался конвой с боеприпасами и горными стрелками.