Александр Маркелов - Торпедный веер

Но больше всего взволновало Ивана сегодняшнее сообщение Николая Даниловича Девятко. Парторг рассказал о положении на фронтах. Весна сорок четвертого года прямо-таки счастливая: Черное море скоро будет навсегда очищено от врага.

Несмотря на то, что фашисты яростно обстреливали и непрестанно бомбили порт, Николай Александрович Колтыпин все же надеялся к полуночи закончить разгрузку бензина, мин и снарядов. Выйти в обратный рейс хотелось затемно. Команда работала без отдыха несколько часов, люди валились с ног от усталости. Но каждый думал только об одном: скорее бы в море, в спасительную темноту ночи, подальше от этого огнедышащего места, где в любую минуту тебя может настичь нелепая смерть.

Все было готово, оставалось промыть балластную цистерну, в которой находилось горючее, провентилировать воздух, и можно отчаливать. Колтыпин отдавал последние распоряжения, когда в центральном будто гром ударил: взорвались пары бензина. Каких-либо значительных повреждений лодка не получила, но пострадало несколько человек; получили ожоги. Пришлось задержаться. Подвезли группу раненых и женщин с переднего края. Их надо было доставить на Большую землю.

Между тем уже наступило серое утро. Колтыпин связался со штабом, и там сказали ему, что выходить в открытое море поздно, враг может расстрелять лодку на фарватере. Поэтому самое разумное было, не обнаруживая себя, выбрать удобное место, залечь на грунт и дожидаться наступления ночи.

Колтыпин так и сделал. Выйдя из бухты за несколько кабельтовых, М-32 опустилась. Грохот фронта сюда почти не доносился, лишь изредка слышались отдаленные взрывы. Лодку надежно прикрывала толща воды в тридцать шесть метров, и люди чувствовали себя в безопасности. Но тишина была обманчива, спокойствие зыбкое. И Колтыпин, и его помощник Иванов, парторг Сидоров хорошо понимали, что их ждет впереди. В течение всего дня, а это почти шестнадцать часов, «Малютка» не сможет подняться на поверхность для очистки воздуха от паров бензина, потому что сразу же будет атакована. Придется держаться, терпеть.

Вместе с парторгом Колтыпин пошел по отсекам. День только начинался, трудности были впереди, а многие уже впадали в беспамятство, стали заговариваться, нелепо размахивали руками. Старший инженер-лейтенант Медведев силился открыть крышку люка. Его пробовали успокоить, оттягивали в сторону. Но он, казалось, утратил способность что-либо понимать. Электрик Кижаев бессвязно выкрикивал какие-то стихи, жестикулировал, ничего не замечая перед собой.

В четвертом отсеке тоже творилось невообразимое: одни пели, другие пробовали танцевать с камбузными ножами. Отравление было почти всеобщим. А ведь на подлодке находились женщины, раненые. Для них этот воздух был и вовсе губительным. Что было делать? Как помочь людям? Николай Александрович чувствовал себя совершенно беспомощным.

Из них троих, на которых лежал груз ответственности за судьбы людей, первым стал слабеть помощник командира Иванов. Да и Колтыпин, чувствуя головокружение, поспешил к себе в каюту.

Явился Пустовойтенко. Капитан-лейтенант, с трудом выдавливая из себя каждое слово, сказал главстаршине:

— Николай Куприянович, видимо, мне пока не подняться. Доверяю тебе корабль и людей. Обойди отсеки, помоги кому требуется, подбодри. Ты ведь пока держишься… А я тем временем отдохну. Разбудишь меня в двадцать ноль-ноль. Если случится так, что я не буду в состоянии подняться, всплывай самостоятельно… Но раньше двадцати одного подниматься запрещаю. Ясно? — проговорил почти шепотом.

Пустовойтенко, выйдя из каюты, наткнулся в проходе на Сидорова.

— Слава богу, вы в форме! — обрадовался старшина и быстро сник: Сидоров раскачивался, держась за переборки, будто под ним шатался пол. «Одному мне придется командовать…» — подумал Пустовойтенко, увидев, что Сидоров, примостившись на разножке, забылся тяжелым сном.

Как и было приказано, главстаршина обошел все уголки, где находились члены команды и пассажиры. Картина была угнетающая: люди находились в тяжелом, болезненном забытьи, многие бредили. После обхода Николай Куприянович зашел в каюту командира: может, ему надо чем-то помочь. Колтыпин открыл глаза и еле слышно проговорил:

— Держись, Пустовойтенко!

— Стараюсь, — ответил главстаршина.

Но командир, видимо, уже не расслышал этих слов. Пустовойтенко расстегнул ему воротник кителя, обтер лицо влажным полотенцем. Потом направился в центральный пост: надо сделать записи, чтобы все было как положено. Сидоров сидел все в той же позе, уронив стриженую голову на грудь.

Пустовойтенко, чувствуя, что и им начинает овладевать предательская сонливость, стал потихоньку напевать:

Утро красит нежным светом…

Ему казалось, что он пел, но он едва шевелил губами. Как медленно тянулось время… Может, что-то стряслось с часами? Почему-то не мог разобрать, где минутная и где часовая стрелка. Обе казались длинными, обе отливали красным отблеском пожара, потом вдруг начали расплываться и вскоре совсем исчезли, остался один белый диск с двумя мутными ободками.

Утро красит нежным светом…

Он силился вспомнить следующую строчку. Но в виски билась фраза: всплывать в двадцать один ноль-ноль… Потом откуда-то появилась мысль: он пришел в центральный, чтобы сделать запись в журнале вахтенного. Пустовойтенко зажал пальцами карандаш, вдруг отчего-то сделавшийся кривым и словно бы квадратным, так что его неудобно было держать в руках. Изловчившись, он стал выводить какие-то крючки. Каким длинным и трудным оказалось написать слово «осмотрено»… Он хотел еще добавить: «всплывать в двадцать один ноль-ноль», но вдруг почувствовал, что проваливается в какую-то бездну.

Неизвестно, сколько времени он пролежал, прежде чем пришел в сознание. Боли никакой не ощущал и попытался подняться. Из второго отсека доносились стоны женщин, и Пустовойтенко подумал, что надо бы пойти успокоить, приободрить людей. Сказать, что ждать осталось недолго. «Недолго? — подумал он. — А сколько же времени прошло?» Часы в центральном показывали девятнадцать тридцать. До всплытия оставалось еще полтора часа.

Во втором стихли голоса, но в трюме продолжали бить кувалдой, методично, назойливо: у-о-о-х! У-о-о-х! Это падали капли на пол, а ему чудилось, будто бьют молотом. Пустовойтенко попробовал приподняться — и снова перед глазами поплыли разноцветные круги. Чтобы успокоить себя и как-то скоротать время, он начал считать.

Один удар — две секунды, тридцать ударов — минута. Он утомился, сбился со счета и незаметно уснул.

Очнулся, глянул на часы и не поверил своим глазам: до всплытия оставалось всего восемь минут. Он собрал все свои силы и стал медленно и осторожно передвигаться: надо было первым делом попытаться разбудить командира. Но растормошить Колтыпина не удалось. С горем пополам Пустовойтенко смог перетащить в центральный Медведева. Инженер-механик ворочал головой, бормотал что-то невнятное, однако встать на ноги не мог. Командира тоже надо было перенести в центральный, чтобы после всплытия помочь ему быстро выбраться наверх. Но Николай Куприянович с горечью вынужден был признаться себе: на большее у него не хватит сил.