Виктор Тамман - В черной пасти фиорда

Кессонная болезнь… Людей пронизывала страшная боль, особенно нестерпима она была в суставах ног и рук. Голова разрывалась на части, в глазах мутилось. Матросы и старшины один за другим, теряя сознание, безжизненно валились на палубу. На ногах удержались только трое: Пухов, Доможирский и Бабошин.

Георгий Бабошин — спортсмен, он выбрал правильный путь борьбы с недугом: превозмогая адскую боль, делал движения ногами, руками, туловищем и головой, выполнял упражнения физзарядки. Матрос выстоял до конца. Ему хватило сил и выдержки для того, чтобы в течение трех часов постепенно снимать избыточное давление в аварийных отсеках.

Вместе с Пуховым и Доможирским он успевал помогать ослабевшим товарищам, давал им вдыхать кислород, подбадривал их добрым словом, шуткой.

Подводная лодка все дальше и дальше отходит от берегов, занятых фашистами. Все опасности теперь кажутся позади. Но состояние тринадцати не дает нам покоя. Подходит время, когда двери носовых отсеков можно открыть. Дав указание вахтенному офицеру, я спускаюсь вниз.

Подхожу к переборке, отделяющей третий отсек от первых двух. Дверь еще не открыта. Что там, за этой крепкой броней? Как чувствуют себя матросы, выдержавшие ожесточенную схватку и находящиеся вот уже 22 часа (из них 15 в аварийной обстановке) в наглухо задраенном помещении?

Замечаю движение кремальер на двери. Угадываю слабость того, кто пытается привести механизм в действие. Берусь за рычаг и распахиваю дверь. Передо мной Бабошин. Успеваю подхватить матроса на руки, прижимаю его к груди и не совсем по-уставному спрашиваю:

— Ну как, дорогой? Жив?

Светло-карие глаза Бабошина кажутся мне большими-большими, лицо — осунувшимся.

— Все в порядке! — отвечает матрос слабым, глухим голосом.

— Отведите в теплый отсек! — приказываю матросам, собравшимся у двери и готовым помочь товарищам.

— Я сам, — говорит Жора (так ласково его называли в команде).

Придерживаясь за стенку, он начинает шагать. К нему пристраивается моторист Певко. Они идут в обнимку — два земляка-харьковчанина.

Появляются мичман Пухов и старшина 2-й статьи Доможирский, матросы подхватывают их на руки, окружают вниманием и заботой.

Захожу во второй отсек. Картина жуткая: разбросаны койки, настил, подушки, матрасы, личные вещи. Стол разбит в щепы. Все это последствия дифферента.

Вблизи носовой переборки лежат люди. Они неподвижны, но в них теплится жизнь.

— Прикажите перенести всех в теплые помещения. Раздеть, растереть спиртом и одеть в сухое, — обращаюсь я к старпому и военфельдшеру.

Экипаж проявил самую искреннюю заботу о тринадцати. Их встретили как героев, старались помочь кто чем мог. Офицеры предоставили им свои каюты, но их у нас мало, поэтому основной состав был размещен в отсеках — сухих и теплых. Матросы и старшины отдавали товарищам сухое белье, одеяла, уступали лучшие койки.

Ну а уж когда военфельдшер начал растирать и массажировать пострадавших, помощников набежало хоть отбавляй. Конечно, это была не материнская ласка, но дружба, свойств иная морякам. Тут шли в ход прибаутки, соленая шутка, подначка.

Экипаж самоотверженно трудится: пополняет запасы воздуха, приводит в боевое положение торпеды, наводит порядок в аккумуляторных ямах… И конечно же ухаживает за больными. Они постепенно оживают, все, кроме одного: матрос Егоров не приходит в сознание. Он лежит в моей каюте. Я часто спускаюсь к нему. Юноша тяжело дышит и мечется на узкой койке. Кладу свою холодную руку на его горячий лоб; не знаю, приносит ли это ему облегчение.

В носовые отсеки отправляется аварийная партия. В ее составе инженер-механик Мартынов, командир отделения трюмных старшина 2-й статьи Николай Шубин, матросы Константин Бакалов, Иван Поченков и Борис Егунов. Их обеспечивают старшина группы трюмных мичман Василий Леднев, трюмный Георгий Гринченко, электрики Николай Лунин и Илья Комаров, находящиеся в центральном посту. Общее руководство осуществляет старший инженер-механик. Аварийная партия наводит во втором отсеке должный порядок, а затем задраивает переборку, надувает помещение воздухом высокого давления и приступает к ликвидации течи. В условиях небольшой глубины задача эта оказалась не такой уж сложной. Примерно через час корпус лодки был герметизирован, и ни одна капля воды не просачивалась внутрь лодки.

Проходит день, и снова наступает короткая ночь. Лодка полным ходом спешит в базу.

После тревог и волнений не мешало бы отдохнуть, а сна нет и нет. Прикидываю в уме схему отчета о боевом походе. У нас на бригаде сложился такой порядок: комбриг собирает командиров лодок на совещание, и командир, вернувшийся с похода, докладывает о своих действиях, о боевых столкновениях лодки с противником. Участники совещания чувствуют себя равными, свободно обсуждают вопросы тактики, делают критические замечания, разбирают возможные варианты выхода в атаку или уклонения от противолодочных сил. Польза таких совещаний очевидна. Не сомневаюсь, что и наш опыт борьбы за живучесть представит интерес.

Прежде всего, думал я, необходимо сказать, что экипаж «Л-20» выдержал беспрецедентный в истории подводного плавания экзамен. Не было случая, чтобы подводная лодка могла самостоятельно всплыть, выйти из крайне тяжелого положения, в каком оказались мы. Нечто похожее произошло с английской лодкой «Тетис», имевшей примерно такое же водоизмещение. На ней оказались затопленными тоже два носовых отсека. Но она затонула еще до войны, в мирное время, на глубине всего лишь 40–45 метров, и ей оказывали помощь многочисленные силы и средства флота. И все же «Тетис» спасти не удалось — она погибла почти со всем экипажем (из 103 человек спаслось только 4, они вышли с кислородными приборами через спасательную камеру и всплыли на поверхность) [29] См.: Шелфорд У. Спасение затонувших подводных лодок. М., 1963, с. 100. . У нас же оказалось во всех отношениях сложнее и тяжелее, и самой страшной, труднопреодолимой была глубина, превышающая предельную. Да и все прочие условия не сравнимы: поблизости чужие берега, рядом атакующий противник, невозможность сообщить командованию о помощи.

Пережитые нами события живо стоят перед глазами, и мне ясно, как я доложу о них на совещании. А вот о выводах надо подумать. Они представляются примерно так.

Во-первых, большую роль в нашем успехе сыграла добротность ладно скроенного подводного заградителя — выдержали корпус, переборки, механизмы, работавшие с большими перегрузками. Кстати, ведь пробитым оказался не корпус, а обтекатель гидролокатора. Как тут не помянуть добрым словом советских кораблестроителей! А двигатели? После невероятно большого дифферента (сооруженный Мартыновым прибор показал свыше 80 градусов, расчеты, произведенные потом, подтвердили это) дизели удалось запустить сразу же, как лодка всплыла, и сейчас, вторые сутки, они работают на предельных оборотах.