Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №7  за 1997 год

— А поняли, как мы его снимали? — деловито отзывается Цыбин. — Сначала отсюда, с горы, когда он идет по шири. Потом мигом погрузились в машину, и, пока он чухал, — на пристань. Там взяли кадры, как приближается. А насчет блеска все верно — в расплав серебро добавляли.

— Один к одному, — замечает Леня вечером на набережной, — только ставь вместо парохода паровоз. Тоже гонятся на машине, подстерегают, снимают, а потом мчатся, обгоняют и ловят на другой точке.

Успеть. Запомнить то, что уплывает, убегает на всех парах в прошлое. Запечатлеть, хотя бы...

Жарким воскресным утром Владимир Михайлович с зятем Володей, я и Леня медленным ходом идем на моторке вдоль набережной, лениво оглядываем ржавые баржи и теплоходы. «Давай, давай, милая», — слышу над левым ухом и мысленно вторю. Палочка на кружке спидометра с трепетом проползает деление и, наконец, трогает волшебную отметку 24. Выходим на глиссирование.

И летим мы к зеленым шапкам островов, рвем в клочья ковры тополиного пуха, рассекаем водовороты над затопленной дамбой. А по рации сквозь треск доносится голос Володиного друга Саши: готовят уже где-то в плавнях уху.

Пароход появляется за лукой острова, и Леня вскидывает большой палец. О, эта корма тарелочкой! О, эти палубы этажеркой под нею! А колесом лег милый в тихую заводь: пышная растительность вокруг, из воды тростинки торчат, и будто вот-вот вылезет крокодил. Миссисипи прямо.

Здравствуй, «Геннадий Ратьков-Рожнов», одной серии со «Львом Толстым», только на восемь лет моложе. Ты же — «Профессор Мечников», а ныне турбаза «Труд», каковое имя и выведено на кожухах. И жизнь в тебе, несомненно, теплится, ибо внутри горит свет, а на корме, у кресла, кто-то положил пару удочек. Зовем: «Хозяин, хозяин!» Но нет ответа. Тем лучше.

Каждому охотнику за пароходами дано в жизни испытать жуткое ощущение. Это случается на заброшенном судне, куда человек впервые успевает до разгрома. Он взобрался по деревянной лестнице на верхнюю палубу и ступает по коридору, любуясь благородной отделкой стен, открывая двери кают, где, правда, уже другие койки, и представляет себя пассажиром первого класса, А потом оборачивается и холодеет. В том дальнем конце стоит какой-то мужик и молча взирает на него. Застывают оба как статуи, пока одного не озарит: да ведь это ж он сам в зеркале! Многими зеркалами убран коридор, они вытягивают линию взора, ловят свет оконец-фонарей, отражают глубины друг друга, и не так тесно уже, зеркала и в салонах, отражают и реку, и господ пассажиров, которых уже нет...

Леня пускает огненные кораблики в машинном отделении. Здесь тоже все в воде, болотные сапоги не выручают, шест в полтора метра ушел с концом. Выбирается Леня и трясет пальцем: укусил, говорит, пароход. Сердится старый на людей.

Отваливаем: протоками и стрежнем несемся как в кино и, наконец, сбросив скорость, тыкаемся к полузатопленному островку, рядом с другой моторкой. Под ивами на песке стоит пара палаток, выбегают четверо веселых аборигенов, все загорелые и в драных штанах до колен. Решительно, сегодня у нас Миссисипи. И не мудрено, что за низеньким столиком, за ухой Цыбин рассказывает историю о пароходных гонках.

Сучилось это в начале века. «Самолетский» пароход «Лермонтов» уходил из Нижнего в Астрахань. На борту был один из владельцев — саратовский купец Никандр Ефремович Репьев со своими гостями, а командовал пароходом тоже саратовец, капитан Митрофан Сергеевич Сулоняев. Одновременно с «Лермонтовым» от причала отвалило другое судно — теплоход «Двенадцатый год» общества «Кавказ и Меркурий», которым командовал ученик Сулоняева, балаковец Виктор Николаевич Мещерский.

Когда Репьев увидел, что отплывают и конкуренты, он приказал Сулоняеву идти на всех парах, у пристаней особенно не задерживаться и в Астрахани быть первым. Началась гонка. «Лермонтов» везде успевал раньше «Двенадцатого года», быстро разгружался и заправлялся, отваливал и несся дальше.

В случае победы Репьев обещал наградить всю команду, но в Самаре произошло непредвиденное. Купец с компанией спустился на берег попить жигулевского пива, загулял и к отплытию не явился. А Сулоняев услышал, что «Двенадцатый год» дает уже второй свисток, и велел отчаливать без хозяина.

Репьев с гостями появился на пристани, когда «Лермонтов» набрал уже полный ход: купец стал кричать, чтобы его тоже забрали, но Сулоняев приказал не снижать скорости, и судно помчалось по Волге. В Саратове его так же скоро разгрузили, и гонка продолжилась. Иногда «Двенадцатый год» настигал «Лермонтова» и пытался его обойти, но Сулоняев подставлял корму, и соперник, чтобы избежать столкновения, вынужден был сбавлять скорость. «Лермонтов» пришел в Астрахань первым.

И когда пароход вернулся, то купец уже немного поостыл, принял капитана у себя дома и поблагодарил за победу в гонке...

Идем с островов на двух моторках, лихо, легко. А вечером в гостиничном номере опять вспоминаются подвиги волжских капитанов, снова будто звучит пароходная песня, напетая Владимиром Михайловичем:

Шум, треск, нету мест,

На реке туман;

Негде сесть, негде лечь,

Ходит капитан...

Вскоре Леня уехал, а я поплавал еще по реке на моторке, добытой Чернышевым, выяснил, что корпуса других старых судов затоплены, и решил поехать на станцию Вязовка, где вроде бы стоял пароход.

И через день в небольшом селении Вязовка, затерянном среди бурых и выжженных приволжских степей, сошел с автобуса странный человек. В черных очках и панаме, в брезентовых брюках и черных резиновых сапогах, а за спиною — вислый рюкзак. Человек стал спрашивать, где здесь Волга. Волга была в нескольких десятках километров. Вязовок оказалось две.

Охоту на пароходы продолжаю.

Алексей Кузнецов / фото автора

Во время последней встречи лидеров мировой политической и экономической элиты в швейцарском Давосе состоялось одно действо скорее культурного характера: России был передан в дар портрет Петра Великого работы неизвестного художника. Холст был вручен Виктору Черномырдину. Даритель — лихтенштейнский барон Эдуард Фальц-Фейн. Незадолго до этого нам довелось встречаться с бароном в швейцарских Альпах.

«Добро пожаловать на российскую землю! Чувствуйте себя как дома». — Барон сделал рукой широкий жест, как бы предлагая располагаться поудобнее.

Мы, российские журналисты, несмотря на теплые красно-желтые куртки, выданные нашими хозяевами из Швейцарской туристической корпорации на время знакомства с Сен-Готардским перевалом, мерзли под порывами ледяного ветра, буйствующего в ущелье; воздух был напитан влагой, а температура едва перевалила за ноль. Барону Эдуарду Александровичу фон Фальц-Фейну приходилось напрягать голос, пересиливая вой ветра. Казалось, он не ощущал непогоды, стоя в своем светлом плаще под порывами ветра, немилосердно трепавшего его пышные русые волосы. «Представляете, — взволнованно говорил он, — существует документ, подтверждающий, что в 1893 году местная коммуна Урзерн передала эту территорию России для сооружения памятника павшим солдатам Суворова. Вот эта площадка около скалы, где мы сейчас стоим, принадлежит России. Здесь даже швейцарская полиция не имеет права никого арестовать», — с улыбкой заключил барон свое приветствие.